на критику устойчивости патриархального положения и личной зависимости за видимостью обманчивого обозначения, стремящегося представить горничную как обычного работника, такого же, «как и все другие».

Пример комплексной конфигурации: разоблачение, опирающееся на компромисс

Когда компромисс установлен, он может быть, в свою очередь, использован в качестве точки опоры для критики. В данном случае мы имеем дело с более сложной конфигурацией: она включает в себе уже не два мира, а больше, при этом критика направлена против формы, которая сама представляет собой результат совмещения (composition) двух природ, чуждых друг другу. Однако критика здесь никогда не может быть полностью прояснена, поскольку нет возможности взойти по ступеням обобщения до высшего общего принципа.

Например, лейтмотив «непризнанного гения» (присутствующий в пособии, использованном нами для анализа мира вдохновения) на первый взгляд может походить на критику, направленную в адрес мира репутации с позиций мира вдохновения. К гению (великой личности в мире вдохновения) несправедливо относятся в мире репутации как к простому лицу (где отсутствие признания — это признак ничтожества). Но эта критика непоследовательна. Если слава, почет не имеют никакой ценности в мире вдохновения и если одним из качеств истинного гения является как раз «равнодушие к славе», то можно только гордиться безвестностью, которой он окружен. Чтобы учесть подобную форму критики в нашей схеме анализа, ее нужно рассматривать как пример более сложной конфигурации, в которой критика опирается уже на установленный компромисс между вдохновением и известностью.

Действительно, в данном случае два состояния величия предстают как эквивалентные, поскольку можно в равной степени критиковать как тот факт, что гений непризнан, так и тот факт, что знаменитые люди не являются гениями (тема «незаслуженной славы»). Тем не менее неопределенность общего блага не позволяет продвинуться дальше в этом разногласии. Если непризнанный гений слишком увлечется срыванием масок с шарлатанов, чья слава не является заслуженной, и разоблачением в средствах массовой информации публичного успеха посредственных творцов, то, попав против своей воли в свет прожекторов, он может быть сам обвинен в стремлении к славе (или в озлобленности, поскольку ему не удалось ее обрести), что дискредитирует истинность его рвения и уменьшит его значение в мире вдохновения.

Этот пример можно сравнить с «парадоксом памфлетиста», описанным Жаном Старобинским в отношении Руссо (Starobinski, 1971, р. 52—53): «Тот, кто становится писателем, чтобы разоблачить лживость общества, ставит себя в парадоксальное положение. Становясь автором, особенно в том случае, если он торжественно начинает свою карьеру с академической премии, он идет на поводу у общественного мнения, успеха, моды. Иными словами, на нем с самого начала лежит подозрение в двуличности, и он находится во власти греха, который сам порицает... Единственным возможным искуплением является публичный акт отрешения: разрыв становится необходимым, и постоянное усилие освобождения будет ему служить оправданием... Даже извинение, если оно является публичным, по-прежнему свидетельствует о связи с миром мнения, оно не стирает ошибки». Так, Руссо, утверждая, что он не хочет делать из Эмиля «писателя книг», предвосхищает ожидаемое возражение «Но вы-то им являетесь» и отвечает на него высказыванием, очищенным от парадокса памфлетиста: «Признаю, я им являюсь, к своему несчастью. И мои ошибки, которые, полагаю, я искупил, не должны быть поводом для их повторения другими. Я пишу, не чтобы оправдать мои ошибки, а чтобы помешать моим читателям следовать им» (Rousseau, 1966, liv. Ill, p. 256). Заметим, что эта форма часто встречается в «памфлетной речи», автор которой «берет на себя парадоксальную задачу убедить в очевидном», публично критикуя «обманчивость» общественного мнения во имя «истины, скрывающейся в глубине души», но которой необходимо поделиться со всеми (Angenot, 1983, р. 85-92).

Установление компромиссов и формирование градов

Анализ компромиссов позволяет выявить ресурсы, которые могут быть использованы для расширения модели града при учитывании в ней новых принципов справедливости. Неопределенность общего блага, к которому устремлен компромисс, становится все более и более проблематичной, когда с интенсивным распространением сложных (композитных) объектов начинают вырисовываться черты нового мира и, соответственно, увеличивается число испытаний, в которые эти объекты вовлекаются. Хрупкость компромиссов, уязвимых для разоблачения, приводит к очень быстрому обновлению испытаний, которые не рассматриваются как достаточно убедительные, чтобы положить конец разногласию (controverse). Столкновения, порождаемые в этих испытаниях, особенно благоприятны для разъяснения, которое может привести к установлению новых принципов эквивалентностей и прояснению намеченного общего блага. В ходе этого процесса обобщения качества, упорядоченные согласно тому или иному порядку величия, постепенно расширяются, чтобы объять в своей квалификации людей и вещи, общее свойство которых принимает отчетливые формы и выделяется как значимое.

Так, например, величие репутации приобрело собственную форму в полемике и испытаниях, связанных с развитием придворного общества и конфликтами, которое оно порождало (в частности, между величием придворных и милостью короля). Формирование репутации как особого порядка величия осуществлялось как в форме критики (см. критику тщеславия в трудах французских моралистов XVII века, или различие, проводимое Паскалем, между учрежденным величием и естественным величием), так и в форме разъяснения (elucidation), вдохновленного идеей описания действительности без вынесения ценностных суждений, благодаря которой стала возможна легитимация того, что есть. В этом духе написаны, например, первые страницы произведения Гоббса, которые мы использовали, чтобы дать первое представление о граде репутации. Сомнение в приемлемости испытания приводит к формулированию принципа, обосновывающего его справедливость.

Когда Лабрюйер в 21-м афоризме главы «О вельможах» в книге «Характеры» пишет, что, «если бы иные люди [великие мира сего] знали, что такое их приближенные и что такое они сами, им было бы стыдно занимать первое место»1 (La Bruyere, 1982, p. 230), он намечает инверсию положений величия, не вводя при этом элементы, чуждые патриархальному миру. В большинстве афоризмов, посвященных вельможам, великим мира сего (grands), Лабрюйер констатирует состояние упадка великих: великие больше не соответствуют своему собственному величию. Но чтобы дать отчет о перевороте («почему великие должны стыдиться своего превосходства?»), нужно сблизить качества, не имеющие значимости, и приписать им общую ценность, благодаря чему станет возможно упорядочить людей согласно другим возможным порядкам величия, таким как, например, полезность (принцип научно-технической природы), чья совместимость с требованиями града должна быть тогда восстановлена2. Также в конце XVIII века бегство рабо-чих-ремесленников из-под власти цеховых мастеров, с тем чтобы свободно обосноваться общиной в ремесленных слободах, и, в более общем плане, дискуссии о корпорациях, сопровождавшие реформы Тюрго (Kaplan, 1986), способствовали образованию и определению новых форм обоснования справедливости в терминах рынка и в терминах профессиональных компетенций. Эти новые формы, в свою очередь, образовали компромиссные сочетания с гражданской формой величия (коллектив), как,