– Вы давно здесь?

Невинный на первый взгляд вопрос банкира застал меняврасплох, и я еще крепче вцепилась в леера. Зачем он об этом спрашивает? Какаяему разница, как давно я стою на палубе?

Или?..

Или он и был невидимым спутником старпома Васи? И теперьждал его так же, как ждала его я? И сколько он ждал? Я даже не слышала, как комне подошел Сокольников, – и это при моем-то абсолютном слухе. Для того чтобыоказаться здесь, нужно открыть тяжелую, герметически закрывающуюся дверь, а сней нужно повозиться: лязг дверных клиновых задраек поднимет даже мертвого. Ноничего подобного я не услышала, никакого движения, никакого намека на движение…А что, если Сокольников – если он был собеседником старпома – следил за мной?Если он заметил, что я подслушиваю, еще перед ужином?.. А теперь лишь укрепилсяв своих подозрениях? Ведь я появилась на палубе ровно в одиннадцать – не раньшеи не позже…

– Да нет, – трусливо солгала я банкиру. – Вышланесколько минут назад подышать свежим воздухом… С этими дверями невозможносправиться. И с корабельными трапами тоже… Боюсь, у меня с ними будутсложности…

– Хочется верить, что только с ними, – просто сказалСокольников.

Я втянула голову в плечи и еще крепче ухватилась за леера:никто не застрахован от того, чтобы не свалиться в черную пасть стоячей водыпод бортом и остаться там навсегда. На кораблях, да еще с неопытнымипассажирами, такое случается…

– Здесь не удержишься дольше минуты, и этот ветер…Прямо до потрохов пронзает. Я, пожалуй, пойду…

– А мне нравится здешний климат. Вот прогуливался покорме и думал о том, что хорошо бы остаться здесь навсегда, бросить к чертовойматери и Москву, и работу, поступить матросом на какой-нибудь сейнер илитраулер. И ловить селедку иваси. Отличная перспектива, вы не находите?

Я находила, что мои собственные перспективы, если толькоСокольников и есть тот таинственный незнакомец, выглядят не лучшим образом. Итолько волевым усилием заставила себя не сорваться с места и не побежать.

– Я хочу с вами поговорить, Ева. – Сокольников снял ссебя плащ и набросил мне на плечи. – Вы не возражаете?

Неизвестно, к чему это относилось – к разговору или к плащу,изящно наброшенному на мои плечи, на всякий случай я утвердительно кивнулаголовой:

– Нет, не возражаю. Слушаю вас, Валерий Адамович.

– Вы запомнили мое имя, Ева. Очень приятно.

– Оно не такое уж сложное. Так о чем вы хотели со мнойпоговорить?

– Видите ли… Это касается моей дочери… Вы ведь с нейуже успели, – он щелкнул пальцами, подбирая подходящее слово, – успелиподружиться.

– Ну, не знаю. Она очень своеобразная девочка. Мне онапонравилась.

– Наверное, “своеобразная” – не совсем точное слово.Она удивительный маленький человечек… Знаете, я даже немного ее побаиваюсь.

– То, что она не по годам развита, видно невооруженнымглазом, – польстила я банкиру.

– Я очень люблю ее… Карпик – единственное, что осталосьу меня от ее матери. Я так и не женился после смерти Инги, хотя прошло десятьлет… Вы заметили, что Карпик хромает? Последствия родовой травмы… Я заплатил былюбые деньги, но… Ничего уже нельзя сделать.

– Это совсем ее не портит, – дипломатично сказала я.

– Это слова мудрой взрослой женщины. Именно такойженщины Ларочке и не хватает. Старшего друга. Вы понимаете?

– Пока нет, – снова солгала я. Я отлично понимала, кудаклонит банкир.

– Я хотел бы . Раз уж вы ей понравились… А выдействительно ей понравились… Я хотел бы, чтобы вы взяли шефство над моейдочерью. Это звучит смешно, да?

– Почему же?

– Просто уделяйте ей внимание, насколько это возможно.Вам не будет это в тягость, Карпик очень ласковая, очень мудрая девочка, нужнопросто быть с ней естественной… Ей всегда не хватало общения. Всех нянек онавыгоняла на третий день, только одна продержалась неделю, и то только потому,что была профессиональным психологом… А вы ее заинтересовали, я это видел.

– А почему вы сами… вы сами не займетесь дочерью, японяла, что вы бываете вместе не так часто. Чем не повод попытаться навестимосты? Тем более, она так вас любит.

– Это сложный вопрос, – замялся Валерий Адамович. – Онаслишком долго была предоставлена сама себе, а когда вернулась из Англии… Якак-нибудь расскажу вам, не сейчас. Она любит меня, но ей сейчас нужна подруга,вы понимаете?

– Для подруги я, пожалуй, старовата…

– Нет, что вы! – Сокольников так разволновался, что незаметил, как сжал мне локоть. – Я вижу, что вы глубоко порядочный человек.

– Польщена. – Я невольно улыбнулась.

– И потом… Я обязательно заплачу… За труды… Столько,сколько вы скажете, я понимаю, что общество тринадцатилетней девочки не всегдавызывает восторг, но…

– Вы предлагаете деньги глубоко порядочному человеку?Где же логика, Валерий Адамович? Не стоит говорить о деньгах. Я буду общаться сЛарисой, и, поверьте, с удовольствием.

– Спасибо.

– Только один вопрос.

– Слушаю вас.

– Зачем вы взяли ее с собой на эту дурацкую охоту натюленей? Думаю, это не тот вид развлечений, который может понравитьсятринадцатилетней девочке.

– Она сама настояла. Ей так хотелось поехать! Она дажене спала несколько ночей, после того как мы получили проспекты исопроводительное письмо от фирмы. У нас ведь была масса вариантов – Полинезия,европейский Диснейленд, Ямайка. Она сама выбрала “Скорбное безмолвие тюленей”…

Даже в плаще Сокольникова я продрогла до костей. Пора быловозвращаться в каюту, о чем я, мило улыбаясь, и сказала банкиру.

– Я провожу вас, – вызвался он.

– Не стоит. – Я все еще не доверяла тихому агнцуВалерию Адамовичу, а перспектива остаться с ним наедине в темных узкихкоридорах нижней палубы нисколько меня не прельщала. – Я доберусь сама. Темболее что мне нужно кое-куда завернуть..

Он легко сдался и не стал настаивать, лишь помог мне открытьтяжелую дверь. Она поддалась с чудовищным лязгом, и я еще раз уверилась в том,что выйти на палубу незамеченным просто невозможно.

– Какой у вас номер каюты, Ева? – спросил на прощаниеСокольников.

– Даже не обратила внимания, – в третий раз запоследние десять минут солгала я, трусливо поджав хвост. – Со мной такоеслучается… Завтра обязательно сообщу его вам.

– Тогда до завтра. А я еще прогуляюсь.

Вот-вот, самое время прогуливаться, в кромешной тьме, напронизывающем ветру, – да вы настоящий стоик, Валерий Адамович! Я облегченновздохнула только тогда, когда Сокольников растворился во мраке ночи. А теперьнужно спуститься вниз, натянуть на нос верблюжье одеяло и хорошенько обо всемподумать.