Нам хочется воспользоваться нашей способностью летать иубраться отсюда к чертовой матери. Нам хочется вылететь через крышу и поднятьсяв синее небо, но мы не можем, мы должны засвидетельствовать случившееся.Мерзкий пес жует отрезанную детскую ступню, прилагая все силы, чтобы вытащитьее из кроссовки «Нью баланс». Держит ее передними лапами, вцепившись в ногузубами, тащит. Тащит, тащит. Но шнурки кроссовки крепко завязаны — дворняге неповезло.

Теперь становится понятным, что у стены, лицом вверх, лежитдетское тело, верхняя половина — отдельно, нижняя — в луже темной, липкойжидкости. Одна рука бессильно вытянулась по грязному полу, вторая откинута настену. Пальцы сжаты. Светлые цвета соломы волосы откинуты с лица. Глаза и ротвыражают легкое удивление. Это особенность строения лица, ничего больше. Прижизни, когда девочка спала, ее лицо всегда выражало легкое удивление. Синяки ипятна грязи темнеют на скулах, висках, шее. Белая футболка с эмблемой«Милуокских пивоваров» в грязи и засохшей крови закрывает ее тело от шеи допупка. Нижняя половина тела, бледная, как дым, за исключением мест, покрытыхзапекшейся кровью, лежит в темной луже, над которой в экстазе вьются мухи.Бледная, тоненькая левая нога целая, она заканчивается белой, запятнаннойкровью кроссовкой «Нью баланс». Шнурки завязаны, мысок смотрит в потолок. Атам, где должна быть вторая нога, — пустота, потому что от правого бедраостался вызывающий тошноту обрубок.

Мы видим перед собой третью жертву Рыбака — десятилетнююИрму Френо. Волны шока, распространившиеся по округу вчерашним днем после ееисчезновения прямо с тротуара у видеомагазина, значительно усилятся после того,как чуть позже Дейл Гилбертсон наткнется на тело.

Рыбак похитил девочку на Чейз-стрит и доставил (мы не можемсказать как) сюда, миновав Чейз-стрит и Лайлл-роуд, проехав мимо «С семи доодиннадцати» и Дома ВЗВ, мимо дома, где кипит от злости и пьет ВандаКиндерлинг, мимо сверкающего стеклом, напоминающего космический корабльадминистративного блока в «Гольце», через границу между городом и сельскойместностью.

Через дверь рядом с пробитым пулями щитом «Кока-колы»

Рыбак протащил ее живой. Она, должно быть, сопротивлялась,она, должно быть, кричала. Рыбак прижал ее к дальней стене и заглушил крикиударами в лицо. Вероятнее всего, задушил. Уложил тело на полу, одну рукуоткинул, вторую прислонил к стене. Раздел от пояса. Снял трусики, джинсы, все,что было на Ирме, когда он ее похищал. Оставил только белые кроссовки «Ньюбаланс». А потом Рыбак отрезал ее правую ногу. Каким-то длинным, с тяжелымлезвием ножом, обойдясь без топора или пилы. Резал плоть и кость, пока неотделил ногу от тела. И двумя или тремя ударами чуть выше лодыжки отхватилстопу.

Отшвырнул, вместе с белой кроссовкой. Стопа Ирмы Рыбака неинтересовала — ему требовалась только ее нога.

***

Вот тут, друзья мои, мы столкнулись с истиннымсоскальзыванием в иррациональное.

***

Маленькое, безжизненное тело Ирмы Френо расплющено, словнопытается вжаться в наполовину сгнившие половицы.

Жужжат пьяные от крови мухи. Дворняга все пытается вытащитьсвою вкусную добычу из кроссовки. Если бы нам удалось вернуть к жизнипростодушного Эда Гилбертсона и поставить рядом с собой, он бы упал на колени изаплакал. Мы с другой стороны…

Мы здесь не для того, чтобы плакать. В отличие от Эда,который бы в ужасе смотрел на растерзанную девочку, отказываясь верить своимглазам. Что-то страшное и таинственное побывало в этой лачуге, и везде мы видими чувствуем его следы.

Мы прибыли сюда, чтобы наблюдать, фиксировать, сохранятьвпечатления, последовательные образы,[14] остающиеся за этим неведомым, какхвост — за кометой. Следы говорят за чудовище, а потому оно словно рядом, апотому оно окружает нас. Увиденное нами несет в себе что-то безмерно важное, иэта важность смиряет нас. Покорность — наша самая лучшая, самая оптимальнаяпервая реакция. Без нее мы можем упустить главное, страшная тайна ускользнет отнас, мы пойдем дальше, слепые и глухие, невежественные, как свиньи. Не стоитнам превращаться в свиней. Мы должны отдать должное этой сцене: жужжащие мухи,собака, рвущая стопу, бедное, бледное тельце, безмерность произошедшего с ИрмойФрено… признание собственной ничтожности. В сравнении со всем этим мы — клокдыма.

Толстый шмель залетает в пустую оконную раму в задней стене,в шести футах от тела Ирмы, и по кругу медленно облетает ту часть лачуги, гдележит Ирма. Подвешенный на пребывающих в непрерывном движении крыльях, шмельвыглядит слишком тяжелым для того, чтобы летать, однако летит, вроде бы неприлагая к этому никаких усилий, неспешно кружит над залитым кровью полом.Мухи, дворняга и Ирма не обращают на него внимания.

Для нас, однако, шмель, который продолжает удовлетворенножужжать, паря над камерой ужасов в дальней части лачуги, более не являетсяприятным отвлечением, он встроился в окружающую нас таинственность. Он сталнеотъемлемой частью упомянутой выше сцены, тоже требует от нас смирения ипо-своему объясняет случившееся. Мощное, густое жужжание его крыльев, кажется,является эпицентром более высокого звукового фона, создаваемого жадными мухами.Как солист с микрофоном, стоящий впереди хора, шмель контролирует этот фон.Звук набирает силу, концентрируется. Когда шмель попадает в солнечный луч,проникший в лачугу через щель в восточной стене, полоски его туловища блестятчерным и золотым, крылышки начинают напоминать лопасти вентилятора, насекомоепревращается в удивительное, плывущее по воздуху чудо природы.

Убитая девочка распростерта на залитых кровью половицах.

Наше смирение, наше чувство ничтожности, наше осознаниезначимости всего того, что мы видим, позволяет ощутить силы, которые нам недано понять, силы гигантских масштабов, которые всегда присутствуют и всегдадействуют, но открываются простым смертным лишь в такие знаковые моменты.

Нам оказана честь, но честь эта — невыносимо тяжелая ноша.

Говорящий шмель, завершая очередной круг, возвращается кокну и улетает в другой мир, и мы следуем за ним, в окно, к солнцу и воздушнымвысотам.

Запахи говна и мочи в «Центре Макстона по уходу запрестарелыми»; едва уловимое ощущение соскальзывания в заброшенном доме ксеверу от шоссе № 35; жужжание мух и запах крови в лачуге, где раньшенаходилась забегаловка «Закусим у Эда». Бр-р! Фу! Есть ли во Френч-Лэндингехоть одно спокойное, тихое местечко? Где видимое глазом является именно тем,что есть на самом деле?

Ответ короток: нет. На всех дорогах и тропах, ведущих воФренч-Лэндинг, следует поставить знаки-указатели: «БУДЬТЕ БДИТЕЛЬНЫ! ИДЕТСОСКАЛЬЗЫВАНИЕ! ВХОДЯЩИЙ СИЛЬНО РИСКУЕТ, ВОЗМОЖНО, И ЖИЗНЬЮ!»