Умом он постепенно превращался в младенца, оставаясьчеловеком только внешне. Пуская слюни, он проводил дни напролет в инвалиднойколяске. Шустрик печалился, видя, что со дня на день потеряет столь выгодногопациента. А потом, прошлым летом, за год до описываемых событий, вдруг началсяобратный процесс. Ожило лицо Берни, он начал произносить какие-то пусть ибессвязные, но звуки. «Аббала! Торг! Маншан! Торг!»

Он хотел есть сам, хотел разминать ноги, хотел ходить по«Центру» и знакомиться со своим новым жилищем. Через неделю с его губ уже слеталинормальные слова. По его настоянию ему выдали одежду, он начал пользоватьсяванной и туалетом. Набрал вес, у него прибавилось сил, а потом с ним сталотвориться что-то уж совсем непонятное. И теперь, часто в один и тот же день,Берни мог предстать сразу в двух ипостасях: страдальцем болезнью Альцгеймера напоследней стадии и бодрым, естественно, для своего возраста, старичкомвосьмидесяти пяти лет.

Берни похож на человека, который съездил в Лурд и вылечился,но уехал, не пройдя полного курса лечения. Для Шустрика чудо есть чудо. А покаэтот старый козел жив, какая разница, ходит он на своих двоих или пускает слюнив инвалидной каталке.

Мы приближаемся к кровати. Стараемся не замечать запах.

Хотим проследить, что можно узнать по лицу этого незаурядногочеловека. Лицо это никогда не было красивым, а теперь кожа серая, а щекивпалые. Вздувшиеся синие вены вьются по серому черепу, испещренному почечнымибляшками, словно яйцо ржанки. Мясистый нос чуть свернут вправо, усиливаявпечатление хитрости и скрытности. Толстые губы изгибаются в неприятной улыбке,улыбке поджигателя, задумавшего превратить в пепел красивый дом. Но, возможно,это просто гримаса.

Перед нами типичный американский волк-одиночка, неуемныйскиталец, завсегдатай третьесортных отелей и дешевых закусочных, бесцельнокружащий по стране, собиратель ран и травм, которые потом с нежностьювспоминаются вновь и вновь. Если кто его и интересует, так это собственнаяперсона. Настоящее имя Берни — Карл Бирстоун, и под этим именем он прожил вЧикаго с двадцати пяти до сорока шести лет, ведя тайную войну, в ходе которойтворил нехорошие дела ради собственного удовольствия. Карл Бирстоун — самый большойсекрет Берни, ибо он не может позволить, чтобы кто-то узнал о его прошлойжизни; ведь его прежнее я по-прежнему живет в его теле. Ужасные удовольствияКарла Бирстоуна, его грязные делишки одновременно удовольствия и делишки Берни,поэтому он должен прятать их в темноте, там, где только он один может их найти.

Так в чем же разгадка чуда, которое лицезреет Шустрик?

Этот Карл Бирстоун нашел способ выбираться из глубинподсознания Берни и устанавливать контроль над его телом. В конце концов, вчеловеческой душе бесконечное число комнат, одни огромные, другие — не большечулана для щеток, одни закрыты, другие залиты ярким светом. Мы наклоняемсяближе к вздувшимся венам, торчащему носу, кустистым бровям. Мы углубляемся воблако вони, чтобы изучить эти интересные глаза.

Они — что черный неон, поблескивают, словно лунный свет навлажном берегу реки. Они светятся нездоровой радостью, такое ощущение, что онине совсем человеческие. Больше сказать о них, пожалуй, нечего.

Губы Берни двигаются, он все еще улыбается, если можноназвать эту гримасу улыбкой, но уже начал что-то шептать. Что же он говорит?

—..они сабиваются в свои гребаны норы и закывают свои глаза,они вересят в уфасе, мои бетный потеяныя детти… Нет, нет, это им не помогет, нетак ли? Ах, эти оганы, да, эти прекасные оганы, што за зрелише, прекасные оганына косре, как они гокят, как они обухликаются… я вижу дыу, плафя такые яртыя…

Возможно, это слова Карла Бирстоуна, но разобрать егобормотание нелегко. Давайте лучше проследим за взглядом Берни, в надежде, чтоон подскажет нам, почему так заволновался старик. И возбудился, мы видим это поприподнявшейся над известным местом простыне. Он и Шустрик, похоже, реагируютсинхронно, поскольку у обоих «инструмент» принял боевую стойку, но если у Шустрикаэто произошло стараниями знающей свое дело Ребекки Вайлес, то Берни достаточноувиденного в окне.

Вид из него едва ли сравнится с прелестями мисс Вайлес.Голова Чарльза Бернсайда чуть приподнята над подушкой, он смотрит на лужайку,по периметру которой растут клены, за которыми начинается густой лес сраскидистыми дубами. Среди них, правда, белеет несколько берез. По высоте дубови породам деревьев мы знаем, что это — остатки лесов, которые не в стольдалекие времена покрывали эту часть страны. Как и все древние леса, те, чтонаходятся к северу и востоку от «Центра Макстона», могут многое рассказать,если бы кто-нибудь услышал их голос. Под их зелеными кронами время иумиротворенность обнимаются с кровопролитием и смертью. Невидимое глазу насилиене прекращается ни на мгновение. Усыпанная прошлогодней листвой земля скрываетмиллионы и миллионы разбросанных костей, лежащих послойно.

Все, что растет и расцветает, кормится тем, что гниет. Однимиры вращаются внутри других, великие вселенные сосуществуют друг с другом, икаждая несет изобилие и катастрофу своим ничего не подозревающим соседям.

Чем Берни так увлекли эти леса? Что, увиденное в них,возбудило его? Или, учитывая, что тело Берни сейчас не принадлежит ему, о чемдумает Карл Бирстоун, прячущийся за глазами Чарльза Бернсайда?

Берни шепчет: «Лизы в лизьих нодах, крызы в крызиных нодах,гиены воют на путой шелудок, аха, охо, бедны, бедны мои други, кто, кто дат вамковавую пишу…»

Больше нам тут, похоже, делать нечего.

Пусть Берни бормочет и дальше… с нас достаточно. Пора намглотнуть свежего воздуха. Так что летим на север, над лесом. Лисы в лисьихнорах и крысы в крысиных норах могут выть, это правда, но вы ведь никогда неслышали о том, что в Западном Висконсине обитают голодные гиены. Гиены всегдаголодны. И никто никогда их не жалеет. Трудно, знаете ли, жалеть существо,которое кружит вокруг добычи других хищников, ждет, пока те насытятся, чтобыподобрать остатки мертвечины.

Улетаем сквозь крышу!

***

В полутора-двух милях к востоку от «Макстона», где вдольшоссе № 35 растет густой лес, есть узкая проселочная дорога.

Лес тянется вдоль шоссе еще на сотню ярдов, а потом уступаетместо поселку на две улицы, построенному тридцать лет назад.

Баскетбольные кольца и качели ждут во дворах. На подъездныхдорожках к домам на Шуберт и Гейл-стрит — двух— и трехколесные велосипеды,самокаты, автомобили. Детям, которые ими пользуются, снятся сладости, щенки,круговые пробежки в бейсбольных матчах, путешествия по неведанным местам имногое другое, не менее интересное. Спят и их встревоженные родители, которымэтим утром предстоит прочитать статью Уэнделла Грина на первой полосе«Герольда».