был ущербен и зол, а вслух читал елейные проповеди – от этого пасторства веяло фальшью. Сложно прожить добрую жизнь, не будучи себе адекватным. Изнурительное несоответствие внешнего образа внутренней сути весь век его разрывало надвое.

Возможно, влиятельность и авторитетность столь скучного романа «Что делать?» в первую очередь заключались в том, что автор сидит в Петропавловской крепости.

Диалог. Почитатель: Осмелюсь я задать вопрос поэту, Куда влечет вас ваш мятежный дух?

Поэт (скорбно): Одно из двух – Иль в летопись, иль в Лету.

Станиславский повторял то и дело: «Надо дотрудиться». Он прав.

– (Важно): Sit venia verbo, по теченью только мусор плывет.

«Гражданственности, служению родине, патриотическому долгу была посвящена состоявшаяся в Воронеже встреча поэтов Черноземья. Встреча прошла под девизом „Поэтом можешь ты не быть”».

Миллионер, владелец аптек, коллекционирует унитазы. Чисто фрейдистский подсказ низа.

«Не суетись, – говорят китайцы, – лучше сиди на берегу и жди, пока мимо тебя проплывут трупы твоих врагов». Поучительно. Оказывается, есть и такая отрешенность от мира и его суеты.

Затягивающаяся жизнь утрачивает форму, в ней нет и подобия изящества.

Афоризм примиряет нас с правдой, даже делает ее живописной – он упаковывает ее в очень нарядную фольгу.

Если б я выстроил свои стишки в хронологической последовательности, я бы придал тем самым ритм поступи своей биографии. Их можно было бы так озаглавить: «Бег на длинную дистанцию».

До шестидесяти поздравляют с улыбкой, после шестидесяти – с усмешкой, после семидесяти – с ухмылкой.

Театральное начало в натуре: потребность поставить себя в центр картинки, которую видишь со стороны.

Одни хотят произвести впечатление, другие производят его, третьи определяют различие между первыми и вторыми.

Какое горькое ощущение от мемуаров советских артистов. Очень многих из них я знал. Они комфортно расположились в нашем свинюшнике, охотно играли предписанную макулатуру, «создавали образы положительных героев» и получали за это регалии. Вспоминают об этом со вкусом, с сознанием своей элитарности. Все смещено, искажено, все воспринято с дикарским восторгом. Вот, например, совсем неглупая, незаурядная Пыжова, которую так любил Качалов, пишет в своей книге «Призвание»: «Мое сопротивление внутренней позиции Михаила Чехова заставило меня страстно мечтать о современных ролях, пробудило общественный темперамент, вызвало стремление заняться политическим образованием, а когда в Театре Революции меня выбрали председателем местного комитета, я занялась этой работой с большим энтузиазмом. Среди дорогих моему сердцу памятных вещей хранится выданный мне пропуск на завод „Электросвет”».

Обрываю цитату, сил не хватает.

Мистическое скрещение судеб! Юный поэт Мопассан спасет незнакомого тонущего англичанина. То был Суинберн. Утешительная история. Гораздо чаще один поэт топит другого.

У каждого – свой взгляд на талант. Мне ближе всего толкование Бюффона: «Талант – это долгое терпение».

Интеллигент – это чувствующий интеллектуал. Кто говорит о неинтеллектуальных интеллигентах, тот фальшивит. Либо – по благородной дурости, либо – по популистскому умыслу.

Сколь часто воскресает история! В мае 1870 года во Франции провели плебисцит. Провинция дружно проголосовала за Наполеона III, вольнодумный Париж, естественно, против. Вечный раскол меж вольной столицей и заскорузлой периферией. До Седана осталось четыре месяца.

Сначала осязаешь героев и окружающую среду. Потом ты даешь им срок опериться. Потом начинаешь записывать текст. Потом пытаешься обогатить его – лексику, характеры, замысел. Пытаешься расширить пространство и углубиться в его подполье. Потом перебеливаешь – раз за разом – свою исчерканную писанину. В конце концов, мало что остается от первых проб – интонация, звук.

Немирович-Данченко запрограммировал провал своей мемуарной книги, когда он начал ее словами «мои биографы». Этого ему показалось недостаточно – через несколько строк он повторил любимое слово. «Мой биограф Юрий Соболев…» и так далее. Что делает старость! Бесспорно значительный человек начинает, напыжившись, уговаривать в своей значительности себя самого и гипотетических читателей.

У жизни в запасе всего три радости – любовь, природа, творческий жар. Немного. Однако не так уж мало.

Еще одна сенсация в духе сегодняшнего безумия. Слух, что вдруг нашлись документы: Богдан Хмельницкий – сын мясника-еврея. Недурно. Стало быть, присоединение Украины к России – еврейские интриги. Что же до еврейских погромов, которыми гетман так прославился, то надо же было ему доказать свою чистоту и незапятнанность. Словом, quod erat demonstrandum.

Так соблазнительно поверить тому, что Мопассан был сыном Флобера. При том, что есть еще оба Дюма, братья Эдмон и Жюль Гонкуры, французская литература выглядела бы семейным делом.

А жил Мопассан рядом с Гуно – работая, слышал его мелодии, доносившиеся из соседской квартиры. Я уж не говорю о том, что с вдовою Жоржа Бизе, Женевьевой, он тоже был близок – этой судьбе выпало вдоволь всяческой музыки. Как подумаешь, завидно все складывалось – среда на диво, работа в радость, утоленная любовь к путешествиям, обожание женщин, верность читателей. Какая могла быть славная жизнь, если б не этот проклятый сифилис!

Впрочем, я уж не раз замечал, что и долголетие – не подарок. Другая возлюбленная Мопассана, обольстительная графиня Потоцкая, признанная королева Парижа, умерла в плебейском квартале Пасси во время немецкой оккупации. Труп ее был обглодан крысами. (Трудно не вспомнить Дуню Эфрос, невесту Чехова, – она из Парижа была немцами увезена в Маутхаузен, где и встретила свой конец.) Но и самая обычная старость тоже богата дурными финалами. Чтоб завершить музыкальную тему, возникшую в связи с Мопассаном, вспомним и старика Массне. Играл на балу у Мопассана и зарабатывал этим на хлеб. Стояло блюдо, в него швыряли деньги для нищего пианиста. Хозяин был много щедрей, чем гости.

В лесу к грибам подходить опасно. Уж так живописны мухоморы – такой густой терракотовый цвет, так по-кондитерски присыпаны белой глазурью – тянет сорвать! Просто распахнутые зонты над столиками летних кафе. Сколько лежит таких мухоморов на книжных лотках и как зазывают – форматом, названием, цветом обложки!

Халдеи в Ираке к Христу обращаются на его родном языке, то есть на арамейском.

Насколько лучше сказать «подколодная», чем «подспудная», – никакого сравнения» Подколодная тоска – это поэзия, а от подспудной тоски и впрямь лишь тоска. Каждое слово имеет место. Скромный человек – превосходно. Но – скромный писатель? Примите сочувствие. Скромное искусство, скромная наука – спаси нас, Боже, от этой скромности.

Сегодня вновь перечитывал Бунина. Что за зрение было ему дано! Чего стоит «блеск выспавшихся глаз»?! А этот «золотистый цвет луковой шелухи»? Просто чудо. Но – слишком сильная индивидуальность. Не растворяется в своих персонажах.