– Неужели погоня? Из Зембиц? За мной?

– Хуже. Это какое-то, холера, сборище. Толпища людей. Явижу вельмож. И рыцарей. Псякрев, надо же! Именно здесь. В этой пустоши. Набезлюдье.

– Сматываемся, пока не поздно.

– Увы, – Самсон указал головой в сторонуовчарни, – поздно. Вооруженные плотно окружили территорию. Похоже, чтобыникого сюда не допустить. Да, думаю, и выпустить тоже. Слишком поздно мыпроснулись. Просто чудо, что нас не разбудили… запахи; мясо жарят с самогорассвета…

Действительно, со двора доносился все более ядреный запахпеченого.

– На вооруженных, – Рейневан и для себя отыскалнаблюдательную щелочку, – одежды в епископских расцветках. Возможно,Инквизиция.

– Прелестно, – буркнул Шарлей. – Прелестно,курва! Единственная наша надежда на то, что они не заглянут в овин.

– Увы, – повторил Самсон Медок. – Пустая надежда.Они как раз направляются сюда. Давайте-ка заберемся в сено. А в случае чегоприкинемся идиотами.

– Тебе легко говорить.

Рейневан догребся сквозь сено до досок потолка, отыскалщель, приложился к ней глазом и увидел, что в овин вбежали кнехты, к его всевозрастающемуужасу проверяющие все закоулки, протыкающие глевиями даже снопы и солому всусеке. Один поднялся по лестнице, но на перекрытие не взошел, удовольствуясьповерхностным осмотром.

– Хвала и благодарение, – прошептал Шарлей, –известному солдатскому растяпству.

Увы, этим дело не кончилось. После кнехтов в овин набилисьслуги и монахи. Глинобитный пол привели в порядок и подмели. Насыпали ароматныхпихтовых веток. Притащили скамьи. Установили сосновые крестовины, на нихуложили доски. Доски накрыли полотном. Прежде чем внесли бочонки и кружки,Рейневан уже понял, чем дело пахнет.

Прошло немного времени, прежде чем в овин вступили вельможи.Сделалось красочно, посветлело от оружия, драгоценностей, золотых цепей изастежек, словом, от вещей, совершенно не соответствующих неприглядномупомещению.

– Зараза, – шепнул Шарлей, тоже прижавшийся глазомк щели. – Надо ж было так случиться, чтобы именно в этом сарае ониустроили тайное сборище. Фигуры – дай Боже. Конрад, вроцлавский епископ,собственной персоной. А рядом с ним – Людвик, князь Бжега и Легницы…

– Тише…

Рейневан тоже узнал обоих Пястов. Конрад, уже восемь летеписковавший во Вроцлаве, поражал своей истинно рыцарской осанкой и свежимлицом, поразительным, если учесть его страсть к перепоям, обжорству и разврату,повсеместно известным и уже ставшим притчей во языцех пороком церковноговельможи. В том наверняка была заслуга крепкого организма и здоровой пястовскойкрови, потому что другие знатные мужи, даже напивавшиеся меньше и по шлюхамходившие реже, в Конрадовом возрасте уже обзавелись животами до колен, мешкамипод глазами и красно-синими носами – если таковые у них еще сохранились.Отсчитавший уже сорок весен Людвиг Бжегский напоминал короля Артура с рыцарскихминиатюр – длинные волнистые волосы ореолом окружали его одухотворенное, как упоэта, однако вполне мужское лицо.

– Прошу к столу, благородные господа, – проговорилепископ, на этот раз снова поразив всех звонким юношеским голосом. – Хотьэто овин, а не дворец, угостимся чем хата богата, а простую крестьянскую пищусдобрим венгрином, какой и у короля Зигмунта в Буде не всегда подают. Думаю,это подтвердит королевский канцлер его светлость господин Шлик. Ежели,разумеется, таковым найдет сей напиток.

Молодой, но очень серьезный и богато одетый мужчинапоклонился. Его лентнер был украшен гербом – серебряным клином на красном полеи тремя кольцами различной тинктуры.

– Кашпар Шлик, – шепнул Шарлей, – личныйсекретарь, доверенное лицо и советник Люксембуржца. Солидная карьера для такогожелтоклювика…

Рейневан вытащил соломку из носа, сверхчеловеческим усилиемсдержав желание чихнуть. Самсон Медок предостерегающе зашипел.

– Особо сердечно приветствую, – продолжал епископКонрад, – его преосвященство Джордано Орсини, члена кардинальскойколлегии, ныне легата Его Святейшества папы Мартина. Приветствую такжепредставителя Орденского государства, благородного Готфрида Роденберга,липского старосту. Приветствую нашего почтенного гостя из Польши, а такжегостей из Моравии и Чехии. Здравствуйте все и рассаживайтесь.

– Глянь-ка, сюда аж чертова крестоносцапринесло, – ворчал Шарлей, пытаясь ножом расширить щель вперекрытии. – Староста из Липы. Где ж это? Не иначе, как в Пруссии. А ктож другие-то? Там вон вижу господина Путу из Частоловиц… Вон тот широкоплечий счерным львом на золотом поле – Альбрехт фон Колдиц, свидницкий староста… А тот,с одживонсом в гербе, не иначе как кто-то из краваржских панов.

– Сиди тихо, – прошипел Самсон. – И перестаньковырять… Щепочки могут нас выдать, да если еще и в кружки попадут…

Внизу действительно поднимали кубки и пили за здоровье другдруга, слуги мотались с кувшинами. Канцлер Шлик похвалил вино, но трудно былосказать, не из дипломатической ли вежливости. Сидящие за столом были, казалось,хорошо знакомы. За некоторым исключением.

– А кто, интересно, – полюбопытствовал епископКонрад, – ваш юный спутник, monsignore Орсини?

– Мой секретарь, – ответил папский легат,маленький, седенький и приятно улыбающийся старичок. – Николай из Кузы.Предрекаю ему большую карьеру на службе нашей Церкви. Vero, он весьма помог мнев исполнении моей миссии. Ибо как никто умеет опровергнуть еретические, а вособливости лоллардские и гуситские тезисы. Его преосвященство краковскийепископ может подтвердить.

– Краковский епископ… – прошипел Шарлей. –Зараза… Это ж…

– Збигнев Олесьницкий, – шепотом подтвердил СамсонМедок. – В Силезии ведет закулисные переговоры с Конрадом. м-да, ну ивлипли мы. Сидите тихо, как мышки. Потому как если нас обнаружат – нам конец.

– Коли так, – проговорил внизу епископКонрад, – то, может быть, преподобный Николай из Кузы и начнет? Ибо ведьименно такова конечная цель нашего собрания: положить конец гуситской заразе.Прежде чем подадут еду и вино, прежде чем мы наедимся и напьемся, пусть-ка намюный священник опровергнет учение Гуса. Слушаем.

Слуги внесли на носилках и свалили на стол целикомиспеченного быка. Сверкнули и пошли в ход кинжалы и ножи. Молодой Николай изКузы встал и заговорил. И хоть глаза горели у него при виде жаркого, голосюного священника не дрогнул.