Агния с Астрой ощутили то самое чувство, какое испытываешь, когда лифт трогается вниз. Потом космическая тьма, словно кто-то, балуясь, выключил мир и снова включил.

А дальше: тихое, как будто сонное, сопение – это кинокефалы в полной (уже не космической, а вполне осязаемой) темноте полагались на нюх: усладный запах цветущих лип, сладкий до тошноты и до просьбы стакана воды, в спёртом сыром воздухе.

Уши. Оба поводили ушами. Что они слышат? Какое-то далёкое стрекотание, звуки, напоминающие перетирание склизких щупалец.

Что чувствуют руки? Впереди ничего, позади тоже. Но что-то продавливают ноги, будто стоишь на мхах. Присев на корточки и приподняв хвост, Астра очень осторожно опустил руку – в ладонь легло нечто упругое и холодное, как купол медузы, и стучащее, как пульсирующий висок.

Наконец, Агния вытащила из кармашка светящийся платочек, за ней Астра достал свой – словно выпорхнули два бледных гигантских светлячка.

Тёмно-фиолетовые, как грозовые тучи, отъевшиеся, вздувшиеся пятиугольники, в переливах прозрачных оболочек, трепыхались размеренно и нерасторопно, будто впавшее в спячку сердце. «Как у кита, – почему-то пришло на ум Астре именно это сравнение. – Так же медленно сокращается китовое сердце.

Всё большое в нашем мире имеет медленный ход, всё маленькое и мелочное – быстроходно. Неужели я измельчал, неужели я тороплю события? Может быть, я всего лишь спешу жить? Может быть, я, подгоняемый смертельной опасностью, исходящей от Зелёного коридора, в самом деле спешу жить и принимаю скоропостижные решения? Меня никто никогда не любил. Я влюблялся, но безответно. И Агния, кажется, тоже не любит, но она позволяет любить себя. Нужно ли для такого малька, как я, что-то большее? Да, я малёк в чреве у кита. Но не это ли высочайшая из всех форм любви, когда любишь того, кто не любит тебя? Агнии можно привить ко мне любовь – я окружу её жертвенной, всё отдающей и ничего не принимающей взамен любовью… А хватит ли тебе силёнок, Астра? Ты будешь всё отдавать и отдавать, питаясь лишь её огрызками со стола. Но жертва на то и жертва: испепелить себя, но доказать спасительную нить любви тому, кто утверждает, что не способен на это чувство! И я готов пойти на эту жертву, готов нарушить любой закон, но доказать спасительность этой нити…»

– Мы что, в одном из тех ульев? – подала голос Агния.

– Думаю, да, – ответил Астра. – Но беспокоиться не о чем – Алатар знает, что мы не могли переместиться дальше опушки.

– Дверь заросла пентагонирисами – её будет не так-то просто открыть, даже для Алатара.

– Алатар справится, говорю тебе, не тревожься: ему никакая преграда не страшна – одним ударом лапы вышибет любую дверь!

– Меня бы кто так воспевал, как ты – Алатара, – усмехнулась Агния. Уверения Астры прозвучали для неё успокоительно.

– Я тебя воспеваю, – оживился Астра.

– Ты-то точно, – рассмеялась Агния, но волнение снова захлестнуло её, и она спросила: – А мы здесь не задохнёмся?

– Нет, – с уверенностью ответил юный кинокефал. – Пентагонирисы не растут без воздуха – он должен откуда-нибудь поступать.

– Сомневаюсь я что-то. Тут всё ими поросло. Ни дырочки, ни щёлочки. Душно мне чего-то… – сказала Агния с хрипотцой в голосе, обмахиваясь тряпочкой.

– Нет, Агния, тебе не душно, тебе всего лишь очень хорошо от пентагонирисов, так хорошо, что плохо, вот и всё! – ёрзал Астра, с тусклым беспокойством подбадривая любимую. – В улье душновато, да, но ты не задыхаешься, всё будет хорошо. Помнишь, что я твой оберег?

– И чем мне поможет мой оберег? – спросила она, мелкими порциями посасывая поджатыми губами подслащённый воздух; её грудь волновалась. – Вместо углекислого газа примешься выделять кислород?

– Как твой оберег, с этой самой секунды я перестаю дышать ради тебя! – воскликнул Астра, трагически вскинув подбородок, надул щёки и самоотверженными блескучими глазами уставился на Агнию.

– Астра, а ну перестань сейчас же! – дурашливо хлестнула его по надутым щекам лоскутком Агния и сама надулась. – Станет тебе плохо, что я тогда буду делать одна? Собрался одну меня тут оставить? Отвечай! Нарочно молчишь, да? Ну ладно, упрямец, в таком случае я буду дышать за двоих и вся твоя жертва будет напрасной! – скрестив на груди руки, она резко отвернулась от него. – А также спешу заявить, что я буду на вас, юный кинокефал, в смертельной обиде, если вы тотчас не прекратите этот балаган! Пропадёшь зазря и станешь злым призраком! Почему злым? Потому что твоя призрачная душа будет злиться сама на себя за то, что ты при жизни не послушал Агнию и ушёл от неё непрощённым… Астра!

Агния развернулась, хлопнула по щекам Астры ладонями, выпустив из них воздух, схватила его за уши, притянула к себе и впилась губами в выпученный рот юного кинокефала. Приятный озноб, сговорившись с внезапно вдарившей духотой, укрыл их спины, и всё поплыло перед глазами.

– Нельзя задохнуться, просто задержав дыхание. Кто-то из вас двоих должен был это знать.

Громом среди ясного неба раздался голос Репрева, грянув эхом в додекаэдре улья.

– Что… что ты здесь делаешь, Репрев? – в страшном смущении пропищал Астра. Астра с Агнией отскочили друг от друга, как два столкнувшихся небесных тела.

– Что я здесь делаю? – повторил вопрос Репрев с жалкой насмешкой. – Наверное, то же, что и вы, только без… сами понимаете чего. Я выпил пентагонирисовой водицы, меня бросило в… старый заброшенный улей – угадал?.. Известно ли вам, какая ничтожная вероятность того, что меня перенесло именно сюда? Ничтожнее, чем эта ваша минутка любви! Но, видно, сама судьба жаждала справедливости. И вот, справедливость восторжествовала. Ну, почти восторжествовала. Агния, ты что, защищаешь Астру?

– Только попробуй что-нибудь сделать ему, – прошипела Агния, встав перед Астрой, закидывая назад руки, как птица – крылья.

– Я твоего Астру не обижу – он же теперь твой, да? – сорвался голос у Репрева. – Ты бы за себя беспокоилась, Агния.

– Меня, значит, обидишь, – закивала она.

– Я не собираюсь никого обижать. Порой правда больнее сломанных костей.

Агния медленно и осторожно перевела взгляд на грудь Репрева – на его груди в разбавленной светом от тряпичных лоскутков темноте блёкло мерк алый искренник.

Все вздрогнули, Агния упала на Астру, и они оба повалились на подстилку из пентагонирисов – кинокефалов подбрасывало на ней, как на батуте; Репрев широко, по-паучьи, разбросал лапы, чтобы удержать равновесие, и тоже подпрыгивал: это Алатар, запрыгнув на поваленный улей, выламывал лапой дверь. И, наверное, воспользуйся тигр всей своей силой, в два счёта бы разнёс её в щепки.

– Держитесь, сейчас я вас вытащу! – сквозь грохот прорывался притушенный