class="p1">– В тот день, когда я при смерти валялся на пыльной дороге, все проходили мимо, будто бы не замечая меня, будто бы я – пустое место. Им стыдно было встретиться со мной взглядом: я видел, как они опускали глаза, отворачивались. Кто-то, верно, посчитал, что меня принёс на дорогу пентагонирисовый нектар, кто-то счёл меня заразным, больным. Я пытался позвать на помощь, но из-за той корки, что сдавила мне горло, не мог выдавить и слова, в ушах колокола звенят, и один, один только не прошёл мимо – наш Астра. Не побоялся: подошёл, сначала в коробку меня пытался запихнуть: я думал всё – хана! – на помойку меня понёс, ан нет, потом гляжу, на руки меня взял. Потом колокола звенеть перестали, и мне пришлось выслушивать их болтовню с Цингулоном. Если бы только он нам тогда не повстречался, может, всей этой истории и не случилось бы… Правда, тогда бы и меня в живых уже не было.

– Твой рассказ увлекателен, но он не даёт ответов на мои вопросы, – подметил Алатар.

– Ответов требуешь, тигр? Будут тебе ответы, – на, держи: я на дух не переношу мечтателей – раз. Я недолюбливаю кинокефалов. Два. И три – не нравится он мне, а чуйка меня ещё никогда не подводила.

– Сдаётся мне, есть ещё одна, четвёртая, причина, – проницательно улыбнулся Алатар.

– Есть. Я бы сказал – подозрение. Но очень надеюсь, что кое-кто окажется вне этого подозрения, иначе… Только тебя это не касается, тигр. И запомни, если бы я по-настоящему хотел уйти от тебя, то давно бы ушёл.

– Хочешь побыть со мной, вот как… – по-доброму потешаясь, повёл усами Алатар.

– Я не… – запротестовал было Репрев, но в ту же секунду сдался и со вздохом закончил: – Ладно, как скажешь.

В углу детской стояла детская качалка-тигрёнок, краска у игрушки потускнела и стёрлась с её деревянных боков. Кинокефалёнок или феликефалёнок взбирался на спину этого игрушечного тигрёнка, воображая себя наездником, и качался, назад-вперёд, назад-вперёд, – и так, пока не надоест.

– Что, детская игрушка оскорбляет твоё бенгардийское достоинство? – кивая на детскую качалку, мягко усмехнулся Репрев.

Он давно заприметил, как Алатар подолгу может не сводить с неё прищуренных изумрудно-янтарных глаз, всё разглядывая её под разным углом – то так морду повернёт, то эдак.

– Нет, ну что ты! – загромыхал басистым хохотом Алатар. – Чем игрушка может меня оскорбить?

– Могу поспорить, что многих, если не всех, твоих соплеменников она довела бы до белого каления: как же, чужак-недоросток, да ещё и верхом на игрушечном бенгардийчике!

– Кое в чём ты прав. Пожив с вами бок о бок, я стал забывать законы племени, по-другому стал относиться к тому, что ещё недавно вызвало бы в моей душе великое возмущение. Хорошо это или плохо, что забывать стал… Даже не знаю. Кажется, я потерял свою самость, – вздохнул Алатар.

– Да брось! – легко сказал Репрев. – То, что ты катаешь Умбру, ничего не значит. В мире множество глупых правил, которые давно уже как стухли и смердят. И одно из таких – это ваше «не катай ближнего на горбе своём»!

– Мы, бенгардийские тигры, – благородные создания, – с благоговением произнёс Алатар, смежив веки.

– Значит, оскорбился… – скривил губы Репрев. – И чего стоило твоё благородство здесь, в Коридоре?

– Благородство нельзя извалять в грязи или вымочить в болоте. Благородство пятнают только беззаконие и кровь. А я не творю беззакония, я миротворец, я один из самых благородных бенгардийцев! – с жаром произнёс Алатар, в глазах его засверкало торжество, он задышал, как после погони, с приоткрытой пастью, выпяченный его подбородок подрагивал.

Но спустя мгновение к бенгардийцу будто пришло осознание сказанных слов, он помрачнел, закрыл пасть, поводил губами и продолжил уже спокойно:

– Добыча малахитовой травы во все времена была для нас благочестивым занятием. Для кого бы мы ни добывали её сегодня, наше дело правое, потому что малахитовая трава всегда будет священным даром… И я не оскорбился. Я… Вот смотрю я на эту игрушку и вспоминаю, как меня в детстве возил на спине отец. Тёплые воспоминания помогают справляться с болью.

– А что делать тому, у кого нет этих тёплых воспоминаний? – с долей презрения оглядел Репрев Алатара. – У меня ни отца не было, ни матери, ни игрушек. От меня избавились, как от какого-то урода.

– У меня теперь тоже нет отца. Никого нет.

– Но раньше-то был! А я так и не узнал, что такое, когда тебя любят просто так, ни за что.

– У тебя есть Умбра, твой сын. Ты можешь дать ему то, чего у тебя никогда не было, и даже больше. В этом и кроется смысл всего. Сокровище всех нищих.

– Да, сокровище всех нищих, – задумчиво повторил Репрев.

Пока у Алатара срастались кости, Умбра с неиссякаемым любопытством фамильяра обыскал каждый уголок в большом доме, и, когда тигр мог, наконец, ступать на все четыре лапы, дракончик сделал весьма приятное открытие.

– Агния, скорее сюда! Репрев! Астра! Алатар! – раздался возбуждённый голос Умбры.

В тот день все были на втором этаже – снимали шину с лапы Алатара. И кроме волнения в голосе Умбры никто не различил в нём оттенка радости.

Первым по лестнице, еле умещаясь в пролёт, сломя голову, но стараясь спускаться по-кошачьи мягко по каждой ступеньке, сбежал Алатар: затрясся дом, закачались картины на стенах, а доски под тяжёлыми лапами тигра, будто живые, задыхались от удушья, стоная. За Алатаром, быстро-быстро перебирая ногами и скользя рукой по перилам, сбегала Агния. И последними, шаг в шаг, мчались Астра с Репревом.

Умбра сидел на корточках у отодвинутого в сторону пухленького, как бочонок, и низенького холодильника, когда-то бывшего эмалированно белоснежным, но со временем пожелтевшего; под холодильником застрял, собравшись в складки, красный плетёный и стоптанный ковёр.

Столпившись за спиной у дракончика, все погрузили заворожённые взоры в темноту прилегающего к стене погребка с откинутой дверцей: Алатар своими размерами невольно закрывал всем обзор, Астра тянул шею, Агния поднялась на носочки, Репрев забросил передние лапы на спину тигру, заглядывая за неё.

– Кто полезет? – робко поинтересовался Астра, указывая пальцем вниз, на погреб.

– Ещё спрашивает! – ухмыльнулась Агния и, накрутив на запястье светящуюся в темноте тряпку, спустилась в подвал.

Наступило томительное ожидание, в течение которого каждый блуждал взглядом в полутьме подвальчика, разбирая в мутном и тусклом свете очертания предметов.

Но не прошло и минуты, как Агния уже вылезала, водрузив себе на голову деревянный ящик и держа его за ручки. В ящике пугливо жались друг к дружке бутылки из фиолетового стекла, отрастившие седой пылевой