от школы, на которую обычно уходило пять минут, теперь, казалось, заняла целую вечность. Сверху сыпалась каменная кладка. Ржание и мычание вырвавшихся со скотного двора лошадей и коров перекрывали звуки обстрела. «И должна признаться, – писала Вера полвека спустя, – во время этого пробега я обкакалась. Просто от панического страха». Через некоторое время Вера, ее мать и бабушка перебрались в более безопасное место – подвал другого разрушенного дома. Там они сидели вместе с соседями в полумраке вокруг своих ведер с водой. Не замечая, как день и ночь сменяют друг друга, они постепенно расходовали свои запасы свечей. В подвале на людей нападала апатия – чем дальше, тем меньше им хотелось о чем-то разговаривать, хотя время от времени между ними вспыхивали ожесточенные ссоры из-за воды. Ближе к концу обитатели подвала начали молиться. Затем, вспоминала Вера, к входу неожиданно подошла корова, и у них появилось молоко [41].

27 апреля немецкая пресса продолжала превозносить юных гитлеровцев из Пренцлауэр-Берг: мальчиков за охоту на танки, а девочек за то, что они, невзирая на шквальный огонь, снабжают артиллерийские позиции снарядами. Тем временем советские артиллеристы заняли позиции на холме Кройцберг в парке Виктория, откуда могли обстреливать станцию Анхальтер, где тысячи беженцев набились в похожую на пещеру бетонную башню бункера так же тесно, как заготовленные для их пропитания сардины в банках. Артиллеристы с изумлением смотрели на колонну из 400 членов гитлерюгенда, которые шли к ним маршем по Колоннен-штрассе, сжимая свои «панцерфаусты», словно на параде. Те, кто шел в голове колонны, погибли под первыми артиллерийскими снарядами. Остальные бежали. Они еще не могли этого знать, но последний слабый шанс получить подкрепление растаял. 12-ю армию генерала Венка остановили в 16 км от Потсдама [42].

К концу 30 апреля десятитысячная немецкая армия, отступившая в центральный правительственный район, начала искать пути выхода. Моряки, гитлерюгенд и подразделения СС вступили в битву за здание Рейхстага. Многие еще не знали, что в тот день фюрер покончил с собой. Геббельс инициировал первичные переговоры о сдаче Берлина с победителем Сталинградской битвы генерал-полковником Василием Чуйковым, командующим 8-й гвардейской армией, входившей в состав 1-го Белорусского фронта. Немецкие зенитные орудия на бункере близ зоопарка в Тиргартене еще держали круговую оборону в северной части города, на западе батальоны гитлерюгенда заняли Хеерштрассе и мост Пихельсдорфер через реку Хафель. Рядом с мальчиками из гитлерюгенда почти все время находился рейхсюгендфюрер Артур Аксманн. Капитан Герхард Больдт, бегущий на запад, ненадолго остановился на Хеерштрассе, где по обе стороны улицы в окопах поодиночке и по двое лежали бойцы гитлерюгенда. На рассвете 30 апреля стали видны силуэты советских танков с направленными на мост орудийными стволами. Больдт в это время слушал командира, обергебитсфюрера Шлюндера, рассказывавшего ему, насколько меньше их стало после пяти дней русских обстрелов. Они удерживали свои окопы с одними винтовками и противотанковыми гранатами, и если первоначально у него под командованием было 5000 человек, то на данный момент в боеспособном состоянии оставались всего 500. Никого не освобождали от службы, все были истощены. Но несмотря на звучавшие в его голосе горечь и разочарование, Шлюндер продолжал исполнять приказ и удерживать позицию. Даже вид лежащих рядом раненых и мертвых друзей и товарищей не подорвал решимости гитлеровской молодежи следовать приказам. Они сдались в числе самых последних [43].

В Шпандау, чуть более полутора километров к северу, подразделения гитлерюгенда по-прежнему удерживали мост Шарлоттенбрюк, а на острове, где встречались Шпрее и Хафель, немецкие войска продолжали контролировать старую крепость эпохи барокко, хотя знали, что долго им не продержаться. На юге 12-я армия генерала Венка не смогла с боями пробиться за пределы Потсдама, чтобы помочь столице, но была еще в состоянии прикрывать пути отступления для остатков 9-й армии, направлявшихся к Эльбе и безопасным американским линиям. Когда подразделение Рудольфа Вильтера присоединилось к толпе женщин, детей, раненых солдат и военнопленных, он заметил майора, двух офицеров и несколько военных полицейских, которые стояли на обочине, высматривая среди бегущих немецких дезертиров. По дороге Рудольф уже видел висящие на деревьях тела с плакатами «Я был слишком труслив, чтобы защищать свое отечество». Двигаясь дальше, он увидел, как унтер-офицер ваффен-СС выстрелил в живот раненому русскому солдату [44].

В Пренцлауэр-Берг бои не прекращались до ночи 2 мая. В 2 часа ночи дежурный по воздушной тревоге разбудил детей в подвале на Алленштайнер-штрассе, 12, и сказал им, что война закончилась. Вернувшиеся по домам взрослые бойцы фольксштурма подтвердили эту новость. Выйдя тем вечером на улицу, тринадцатилетний Ганс Йоахим пришел в восторг: вооруженные немецкие солдаты болтали с красноармейцами и обменивались с ними подарками – сигаретами и шоколадом. Восьмилетняя Ютта П. выбежала на Алленштайнер-штрассе, чтобы посмотреть на русских, их артиллерию, грузовики и лошадей. Но больше всего ее впечатлили солдатские походные песни. Однако это было лишь локальное прекращение огня, которое действовало, пока начальник городского гарнизона генерал Вейдлинг вел переговоры об официальной капитуляции столицы Рейха. В 6 часов утра он капитулировал, и к середине утра Ганс Йоахим с горьким разочарованием увидел, как оживленное дружелюбное общение прошлого вечера сменяется глубоким унижением поражения: немецкие солдаты сдали оружие и под конвоем отправились в советский плен [45].

Но не все немцы в Пренцлауэр-Берг в ту ночь прекратили сражаться. Девятилетняя Криста Б., с 23 апреля по 2 мая оказавшаяся в гуще сражения на Шенхаузер-аллее, спала в подвале, когда в последнюю ночь битвы за Берлин эсэсовцы подожгли их большой угловой дом. Жители в страхе и смятении бросили свои чемоданы и прорвались в подвал соседнего дома, где немецкие солдаты в порванной униформе и с почерневшими лицами сообщили им новость о капитуляции. Поднявшись наверх, чтобы глотнуть воздуха, они повернулись и увидели, как их дом, который им столько ночей удавалось защищать от зажигательных бомб, догорает и рушится у них на глазах [46].

Свой первый мирный день жители Берлина провели за грабежом уцелевших магазинов и военных складов. Во время боев эсэсовцы подожгли собственный центральный склад на пивоваренном заводе Шультхайс, и теперь это место наводнили гражданские, стремившиеся спасти уцелевшее и припрятать что-нибудь на случай голода, который, по их расчетам, рано или поздно должен начаться после поражения. Детей, прибежавших наблюдать за происходящим, потрясла суматоха, расточительное поведение и внезапные проявления насилия со стороны взрослых, которые так часто напоминали им о том, как важно играть спокойно и собирать вторсырье для военных нужд. Во дворе пивоварни люди срывали тенты с машин, нагруженных провизией, пока русские солдаты не начали стрелять в воздух, чтобы восстановить порядок.