– Мы можем казаться как чудом, так и ужасом, –тихо промолвил он, – это зависит от того, как нас хотят воспринимать. Икогда о нас узнают впервые – будь тому причиной темная кровь, наши обещания илинаш приход, – становится возможным все. Но на самом деле это не так. Оченьскоро реальный мир сводит чудо на нет, и на другое чудо уже не остаетсянадежды. Я хочу сказать, ты начинаешь привыкать к новым ограничениям и уже этиограничения определяют в дальнейшем все. Вот почему говорят, что Мариуспродолжает жить. Все вампиры продолжают где-то существовать – вот во что тебехочется верить.

В римском обществе не осталось никого из тех, с кем япроводил ночи в давние времена. Вполне возможно, что нет больше и самогообщества. С тех пор как до нас доходили хоть какие-то вести оттуда, прошломного лет. Но ведь они по-прежнему где-то существуют, не так ли? В концеконцов, мы не можем умереть. Впрочем, теперь все это уже не важно, – совздохом закончил он.

Намного важнее и гораздо ужаснее было нечто другое, чтоповергло Армана в глубочайшую бездну отчаяния. И это нечто привело к тому, что,несмотря на жесточайшую жажду, потерю большого количества крови во время нашейс ним драки, несмотря на то что все его тело горело в процессе залечиваниянанесенных ему ран, он не испытывал никакого желания выйти наверх и отправитьсяна охоту. Он предпочитал страдать от жажды и сжигающего тело жара. Онпредпочитал быть в нашем обществе.

Хотя он уже предвидел наш ответ и знал, что не сможет идальше оставаться с нами.

Нам с Габриэль не нужно было ничего говорить, чтобы он понялэто. Нам не было необходимости даже мысленно возвращаться к решению этоговопроса. Он знал это так же, как предвидит будущее Господь Бог, потому что самявляется его творцом и держит будущее в своих руках.

Невыносимая, мучительная боль! Я заметил, что лицо Габриэльтоже выражает глубочайшую печаль.

– Ты знаешь, я всей душой хочу, чтобы ты отправилсявместе с нами, – заговорил я, удивляясь силе собственных чувств. – Ноэто будет поистине катастрофой для всех нас.

Он никак не отреагировал. Он это знал. Габриэль тожемолчала.

– Я не могу не думать о Мариусе, – признался я.

– Знаю. Но ты почему-то совершенно не думаешь о Тех,Кого Следует Оберегать, и мне это кажется очень странным.

– Это не более чем еще одна легенда из тысяч ейподобных, – ответил я. – Я думаю о Мариусе. Я всегда становлюсь рабомсвоих привязанностей и навязчивых идей. Это ужасно, что меня так притягивает ксебе личность Мариуса, ужасно, что меня так заинтересовал только он один.

– Не важно. Если тебе хочется, думай о нем: «Я отдаю,но это не означает, что сам я теряю».

– Если кто-то так откровенно высказывает собственнуюболь, следует с уважением отнестись ко всем участникам трагедии. Необходимопостараться понять. Но такие отчаяние и беспомощность находятся за пределамимоего понимания. Вот почему я думаю о Мариусе. Его я понимаю. А тебя – нет.

– Почему?

Я молчал. Но разве он не заслужил того, чтобы знать правду?

– Я всегда был бунтарем по натуре, – сказаля. – А ты всегда становился рабом обстоятельств.

– Я был предводителем своего общества!

– Нет, ты был сначала рабом Мариуса, а потом рабомДетей Тьмы. Ты попал под обаяние одного и долго жил под влиянием других. Исейчас ты страдаешь прежде всего от отсутствия чьего бы то ни было влияния. Ясодрогаюсь при мысли о том, что ты заставил меня на какое-то время стать совсемне таким, каков я есть на самом деле, чтобы понять все это.

– Ничего страшного, – ответил он, по-прежнемуглядя в огонь. – Ты придаешь всему слишком большое значение. Своимрассказом я вовсе не пытался что-либо тебе объяснить. И я не нуждаюсь в том,чтобы ты в мыслях своих или на словах демонстрировал уважение ко мне, пониманиеили благодарность. Все мы знаем, что ответ, который ты мне дал, слишком важен,чтобы придавать значение той форме, в которой он выражен, и нам троим известно,что решение окончательно. Одного я никак не могу осмыслить: почему? Неужели янастолько отличаюсь от вас, что меня совершенно невозможно понять? Почему я немогу поехать вместе с вами? Если вы возьмете меня с собой, я сделаю все, что вызахотите. Я буду подчиняться вам во всем.

И вновь я вспомнил о Мариусе и его баночках с темперой наяичном желтке.

– Как мог ты поверить хотя бы единому их слову, послетого как они сожгли картины? – спросил я. – Как мог ты отдать себя вих руки?

Я почувствовал его возбуждение и поднимающийся гнев.

Выражение лица Габриэль призывало меня к осторожности, но яне увидел в нем страха.

– А ты? Во что верил ты, когда стоял на сцене театра исмотрел, как публика с воплями пытается выбраться из зала? Именно такрассказывали мне мои подданные: вампир, приводящий в неописуемый ужас зрителей,которые кричат и выбегают на бульвар Тамплиеров. Ты верил в то, что уже непринадлежишь к породе смертных. Знал, что ты больше не один из них. И для этоготебе не потребовалось вмешательство банды демонов в черных капюшонах. Ты зналэто и без них. Точно так же не был смертным и Мариус. И я тоже.

– Ну, это совсем другое дело.

– Нет, не другое. Именно поэтому ты презираешь актеровТеатра вампиров, которые в эти самые минуты разыгрывают свои маленькие драмы,чтобы вытрясти из карманов прогуливающейся по бульварам публики золотые монеты.Ты не хочешь обманывать и вводить в заблуждение, как это делал Мариус. И этоеще в большей степени отдаляет тебя от людей. Ты хочешь прикидываться смертным,но необходимость обмана сердит тебя и заставляет убивать.

– В те минуты на сцене, – возразил ему я, – явыражал свою истинную сущность. Я не обманывал, а поступал как раз наоборот.Мне хотелось каким-то образом продемонстрировать чудовищность собственнойнатуры в надежде, что это поможет мне вновь вернуться к моим смертнымсобратьям. Пусть лучше они в страхе убегут, чем не заметят моего существования,думал я тогда. Пусть лучше знают, что я монстр, чем я вечно буду скитаться помиру, никому не известный и не признанный теми, на кого готов был молиться.

– Но из этого ничего хорошего не вышло.

– Не вышло. То, что делал Мариус, гораздо лучше. Онникого не обманывал.

– Конечно же обманывал. Он одурачил всех!