– Так сделай его необыкновенным! – Габриэль ужепроявляла явное нетерпение. – Если ты – зло, то скажи мне, как сластолюбиеи разврат могут быть твоими врагами? Разве не подстерегают на каждом шагучеловечество искушения мирские, плотские и сатанинские?

Он покачал головой, словно желая сказать, что его это маловолнует.

– Тебя больше волнует духовность, чем зло? –спросил я, пристально глядя ему в глаза.

– Да, – не задумываясь ответил он.

– Но разве ты не знаешь, что духовным и возвышеннымможет быть даже цвет вина в бокале? – продолжал я. – Выражение лица,звуки скрипки… С таким же успехом духовным может быть и парижский театр. Ведьвсе в нем создается теми, кто обладает духовностью и через нее воспринимаетвидения и образы, которые затем воспроизводит на сцене.

Что-то в нем дрогнуло, но он тут же взял себя в руки.

– Силой своей чувственности ты должен обольщать,соблазнять публику, – вновь заговорила Габриэль. – Во имя Бога и воимя дьявола пользуйся всеми возможностями театра так, как сочтешь нужным.

– Разве не были духовными творения твоегоМастера? – спросил я. При мысли о нем и его картинах по телу моемуразлилось тепло. – Мог ли кто-либо, глядя на великие произведения тоговремени, сказать, что они лишены духовности?

– Я и сам задавал себе этот вопрос, – отозвалсяАрман, – множество раз. Чего в них было больше – духовного или плотского?Становился ли ангел, изображенный на картине, чем-то материальным, или,напротив, трансформировалась материя?

– Независимо от того, что с тобой сделали впоследствии,ты никогда не сомневался в величайшей ценности его работ, – сказаля. – Я уверен в этом. Материальное и в самом деле трансформировалось. Егоматериальные творения переставали быть просто живописью, они становились магией,точно так же как во время убийства кровь перестает быть просто кровью истановится самой жизнью.

Взгляд его затуманился, но я не уловил каких-либо исходящихот него образов. Какой бы дорогой ни возвращался он в прошлое, он шел по этомупути в полном одиночестве.

– В театре, как и в живописи, – говорилаГабриэль, – духовное и плотское существуют рядом. Все мы по натуресклонные к чувствительности демоны. Вот что следует тебе понять и что послужиттебе ключом к дальнейшей жизни.

Он на мгновение прикрыл глаза, словно желая скрыть от нассвои чувства.

– Иди к ним и вслушайся в музыку, которую исполняетНики, – убеждала Габриэль. – Твори вместе с ними в Театре вампиров.Ты должен уйти от того, что разрушало тебя, к тому, что заставит тебяиспытывать удовлетворение. В противном случае у тебя не останется никакойнадежды.

Не знаю, стоило ли ей говорить с ним так резко и откровенно.

Однако он вдруг кивнул головой, и губы его сжались в горькойусмешке.

– Важно только понять вот что, – тихо продолжалаона, – ты всегда бросаешься в крайности.

Он смотрел на нее непонимающим взглядом. Возможно, до негопросто не доходил смысл ее последних слов. Мне же показалось, что она чересчуржестоко поступает с ним, говоря столь горькую правду. Он, однако, ничего невозразил. Лишь его лицо стало вдруг задумчивым и гладким, как у ребенка.

Он долго сидел, молча глядя на огонь, потом заговорил снова:

– Но зачем вам вообще уезжать? У вас теперь не осталосьздесь врагов. Никто не собирается воевать с вами и изгонять вас отсюда. Почемувы не можете управлять этим маленьким обществом вместе со мной?

Означали ли его слова, что он согласен присоединиться костальным и стать членом маленькой труппы театра на бульваре?

Он больше не спорил со мной. Только спрашивал, почему я немогу создать эту… как я назвал ее?.. имитацию жизни там же, на бульваре, еслиуж мне это так необходимо.

Однако, задавая этот вопрос, он едва ли рассчитывал получитьмое согласие. Он отлично знал, что я не в состоянии видеть этот театр, не всилах видеть Никола. Даже сама идея исходила не от меня, предложение былосделано ему Габриэль. Он понимал и то, что настаивать и уговаривать нас ужепоздно и бесполезно.

– Мы не можем жить среди нам подобных, Арман, – вконце концов ответила за меня Габриэль.

Это был наиболее правдивый и точный ответ, подумал я,удивляясь тому, что сам не осмелился высказать его вслух.

– Путь Дьявола – вот что нам нужно, – сказалаГабриэль. – И нам вполне достаточно друг друга. Возможно, когда-нибудь,через много-много лет, после того как мы побываем во множестве мест и увидимтысячи вещей, мы возвратимся сюда. И тогда соберемся вместе и побеседуем также, как этой ночью.

Казалось, он отнесся к ее словам довольно спокойно, однакоузнать, о чем он думает, было теперь невозможно.

Мы долго сидели молча. Не знаю, сколько времени мы провели вполной тишине.

Я старался не думать больше ни о Мариусе, ни о Ники. У меняуже не было ощущения грозящей мне опасности, но я испытывал страх перед близкойразлукой, которая, я был уверен, будет горькой и печальной. К тому же менямучила вина за то, что, получив в подарок от этого юноши удивительную повестьего жизни, я слишком мало смог дать ему взамен.

Тягостное молчание прервала наконец Габриэль. Она подняласьсо своего места и подошла к скамье, на которой он сидел.

– Арман, мы уезжаем. Если это будет зависеть от меня,то уже завтра к полуночи мы будем очень далеко от Парижа.

Он смотрел на нее спокойно и обреченно. Понять, какоерешение он в конце концов принял, было невозможно.

– Даже если ты не захочешь присоединиться к остальным втеатре, прими от нас хотя бы то немногое, что мы в состоянии тебе дать. У моегосына достаточно денег, чтобы облегчить тебе вступление в этот совершенно новыйдля тебя мир.

– Ты можешь жить в башне, сделать ее своимубежищем, – добавил я. – Пользуйся ею столько, сколько сам захочешь.Магнус считал, что это вполне безопасное место.

После минутного размышления он кивнул с угрюмой вежливостью,но не произнес ни слова.

– Позволь Лестату дать тебе достаточно золота, чтобы тымог жить как настоящий джентльмен, – продолжала Габриэль. – Все, чтомы попросим у тебя взамен, это оставить в покое бывших членов твоего общества,если ты не захочешь вновь стать их предводителем.

Он вновь пристально посмотрел на огонь, и его спокойное лицостало невероятно красивым. Потом молча кивнул. Но этот жест означал лишь то,что он слышал обращенные к нему слова, но отнюдь не значил обещание чего-либо.