муки и является к каждому в смертный час. Пега – великая утешительница. Женщина Пеги приносит ей в дар ковриги черного хлеба.

Я одобрительно кивнул.

– Богиня ночи именуется Таис. Ей принадлежит все под луной. Любит она слова любви и объятия любящих. Всякой паре, собравшейся совокупиться, надлежит испросить на то ее позволения – в один голос, погасив огни, не то Таис разожжет огонь в сердце третьего, а в руки ему вложит нож. Объятая пламенем страсти, Таис является детям, возвещая, что их детские годы подошли к концу. Таис – великая искусительница. Женщина Таис приносит ей в дар сияющий золотом мед.

– Похоже, у вас имеется два добрых божества и два божества злых, – заметил я, – и злые божества – это Спящий и Таис.

– О нет, что ты! Все божества к нам очень добры, а Спящий – особенно! Без Спящего столько людей умерли бы от голода… Нет, Спящий очень, очень велик и могущественен, а если Таис к кому не придет, вместо нее явится демон!

– Выходит, у вас есть и демоны?

– А у кого их нет?

– Да уж, пожалуй, – согласился я.

За разговором поднос почти опустел, и наелся я до отвала. Жрец (тут следовало бы написать «мой жрец») взял себе всего один, самый маленький ломтик. Поднявшись с песка, я подобрал остатки и, за неимением лучших идей, зашвырнул их в море.

– Для Ютурны, – пояснил я жрецу. – Ютурну твой народ знает?

Едва я встал, жрец тоже поспешил вскочить на ноги.

– Н-нет, о…

Я понял, что он едва не произнес имя, им же самим мне и данное, но в страхе осекся.

– Тогда для вас она, наверное, одна из демониц. Что ж, я сам большую часть жизни считал ее демоницей, и, может статься, ни вы, ни я не совершили особой ошибки.

Жрец поклонился, и, хотя ростом он был чуточку выше и ни в коей мере не толст, мне на миг показалось, будто передо мною сам Одилон.

– Ну, а теперь отведи меня к Одилону, – велел я. – К другому «божеству мужеска пола».

Вдвоем мы двинулись вдоль берега в ту сторону, откуда он пришел. Прибрежные холмы – во время моего отбытия лишь груды обнаженного ила – поросли мягкой зеленой травой, луговыми цветами и юными деревцами.

На ходу я начал прикидывать, как долго отсутствовал, и считать годы, прожитые среди автохтонов в каменном городище, и, хотя точность подсчетов вызывала немало сомнений, результаты их, на мой взгляд, оказались практически одинаковыми.

Тут я и изумился, вспомнив, как зеленый человек пришел мне на помощь в северных джунглях именно в тот момент, когда я в ней нуждался. Да, оба мы странствовали Коридорами Времени, однако он в сем деле был мастером, а я – всего-навсего учеником.

Затем я спросил собственного жреца, давно ли Спящий пожрал все земли на свете.

Загорел жрец мой изрядно, однако это нисколько не помешало мне заметить, как он вмиг побледнел с лица.

– Давно, – отвечал он. – До прихода на Ушас людей.

– Тогда откуда людям об этом известно?

– Из наставлений бога Одилона. Ты гневаешься?

Выходит, Одилон подслушал мой разговор с Эатой? А я-то думал, он спит…

– Нет, вовсе нет, – успокоил я своего жреца. – Я только желаю послушать, что вы об этом знаете. Скажи, не ты ли пришел на Ушас одним из первых?

Жрец покачал головой.

– То были отец моего отца и мать моей матери. Они упали с неба, разбросанные, будто семена, рукою Бога всех богов.

– Не ведая ни огня, ни чего-либо другого, – протянул я.

В памяти сразу же всплыл юный офицер, доложивший: иеродулы-де высадили в садах Обители Абсолюта мужчину с женщиной. Вспомнив об этом, я без труда догадался, что предки моего жреца – матросы, обращенные в бегство моими воспоминаниями и расплатившиеся за поражение собственным прошлым, подобно тому, как сам я, одолей они мое прошлое, расплатился бы за поражение будущим своих потомков.

Идти до деревни оказалось недалеко. У кромки воды покоились на песке несколько весьма ненадежных с виду лодок – некрашеных, сооруженных по большей части из посеревшего плавника. Чуть выше, в эле с лишком от метки уровня полной воды, квадратом с безукоризненно ровными сторонами стояли хижины. Квадрат… тут явно чувствовалась рука Одилона, любовь к порядку ради порядка, столь характерная для слуг высшего ранга. Вероятно, на сооружение утлых лодок людей вдохновил тоже он: в конце концов, кто, как не Одилон, построил наш плот?

Две женщины, вышедшие из-за домов в сопровождении оравы детишек, замерли, глядя на нас, а в следующий миг к ним присоединился и человек с мушкелем, конопативший швы в днище лодки пучками сухой травы. Мой жрец, державшийся в полушаге позади, кивнул на меня и проворно (настолько, что я почти ничего не успел разглядеть) подал селянам какой-то знак. Обитатели деревушки дружно пали на колени.

Охваченный сценическим вдохновением (сколь часто мне приходилось культивировать его поневоле!), я поднял руки, раскрыл ладони и благословил селян: будьте, дескать, добрее друг к другу и радуйтесь жизни по мере возможности. Сказать откровенно, других благословений у нас, низших божков, для рода людского попросту нет, хотя Предвечному, вне всяких сомнений, по силам гораздо большее.

Еще десяток маховых шагов, и деревушка осталась позади, однако не так далеко, чтоб возобновившийся стук мушкеля в руках строителя лодок, или, скажем, визг и рев вернувшихся к играм детишек стих за спиной. Я спросил, долго ли еще идти туда, где живет Одилон.

– Нет, здесь рядом, – ответил мой жрец и указал вперед.

Удаляясь от берега, мы поднялись на невысокий, поросший травой пригорок. С гребня его открывался вид на вершину следующего, а на ней стояли рядком, бок о бок, три беседки, подобно моей, увитые гирляндами из люпина, плакун-травы и белого василисника.

– Вот, – пояснил мой жрец. – Там спят другие боги.

Приложения

О чуде Апу-Пунчау

Наиболее убедительны для примитивного разума чудеса, так или иначе связанные с вмешательством в считающийся неизменным порядок движения небесных тел. Однако отсроченное Северианом наступление дня, несомненно, заставит особ куда менее доверчивых задуматься, каким образом можно достичь столь дивного результата, избежав катаклизмов куда масштабнее тех, что сопутствовали явлению Нового Солнца.

Правдоподобных ответов на данный вопрос можно предложить как минимум два. Первый из них – массовый гипноз, к коему всякий раз обращаются историки, дабы дать объяснение подтвержденному множеством свидетелей чуду, если оное не удается дезавуировать каким-либо иным образом, однако настоящие гипнотизеры воспроизводить подобные чудеса не берутся.

Если