детям вырасти, люди холодных земель, отправившись в земли, курящиеся паром, построили там дома, а жителей курящихся паром земель (ведь рабов-то они не держали) согнали в загоны да загородки и оставили там, сидеть в пыли, пока не погибнут.

– В жарких горных краях на долю народа земель, курящихся паром, выпало бы немало страданий, – заметил Человек. – Многие из них по моему повелению тяжко трудились, возводя для меня стены под страхом бича. Однако они при случае пели, а при случае бежали, а если не удавалось, крали пищу из моих кладовых, и некоторые даже изрядно на ней разжирели.

И ответил ему бог Изид Иооо ИоооЕ:

– Уж лучше обречь человека на смерть, чем обречь человека на рабство.

– Ну что ж, – откликнулся Человек, – ты сам так рассудил!

Обнажил он Владыку и сокрушил бога, и сгинул Изид Иооо ИоооЕ в облаке дыма пополам с синим пламенем.

Погиб ли с ним вместе и Человек? Кто знает, кто знает… На Земле мира Зет Человека не видали давно, но вспомните, сколько раз исчезал он от всех, когда взбредет в голову! Взять хоть ту же заросшую розами цитадель в неприступных горах – как знать, чья воля оберегает ее? Взять хоть те же тонкие, смертоносные, ядовитые стрелки, разящие из полумрака – как знать, чья рука посылает их в цель? Взять хоть те же размытые ливнем дороги, петляющие меж забытых, заброшенных городов – как знать, чьи ноги их протоптали?

Но, может статься, ныне и то, и другое, и третье в прошлом, ибо все это дела давно минувших времен – тех дней, когда Вселенная была стара, а на свете имелось одним богом больше.

Сказка о мальчишке, изловившем на удочку Солнце[3]

На восьмой день забросил мальчишка лесу в морские волны. Солнце восьмого дня только-только поднялось, проложив по воде золотую дорогу, протянувшуюся от его широкого, безмятежного лика в дальнюю даль, к диким берегам Атлантиды, к самым ногам мальчишки, сидевшего на изумрудной глыбе, торчавшей из песка у воды. Совсем юное в те времена Солнце еще не постигло всех людских хитростей, как ныне – и клюнуло на приманку.

Взмахнул мальчишка удилищем, подсек добычу, сплюнул в море, заулыбался, почувствовав, как натянулась леса. Такого мальчишки ни мне, ни тебе не встретить и за всю жизнь: волосы его отливали зеленью изумрудов, а в глазах огоньками поблескивали крупицы солнечной позолоты, однако его лицо дочерна загорело на солнце, а небольшие, короткие ногти не блистали безукоризненной чистотой, и в этом он нисколько не отличался от любого мальчишки, живущего по соседству с нами. Отец мальчишки многие годы назад уплыл в дальние страны, к диким варварам-эллинам, менять сверкающие самоцветы, коими славится Атлантида, на вина и овечье руно, а мальчишку и его мать оставил в крайней нужде.

Весь день напролет попавшееся на крючок Солнце билось, кувыркалось, металось из стороны в сторону, порой ныряло поглубже, погружая всю землю в ночную тьму, а порой прыгало к самому небу, поднимая ввысь фонтаны звезд. Порой оно прикидывалось мертвым, порой пыталось оборвать лесу удочки, обмотав ее вкруг Луны. Мальчишка же, поджидая, пока Солнце не выбьется из сил, то натягивал лесу потуже, то приотпускал, однако удилище все это время держал крепко.

Наконец подошел к нему первый в селении богатей, местный ростовщик, владелец дома, где жили мальчишка с матерью, и говорит:

– Обрежь лесу, парень, отпусти солнце. Убегая прочь, оно приносит нам зиму и губит все цветы в моем фруктовом саду. Когда ты подтаскиваешь его к берегу, оно приводит с собою засушливый месяц август, и каналы, что орошают мои ячменные поля, пересыхают до дна. Обрежь лесу, парень!

Однако мальчишка только посмеялся над ростовщиком, принялся осыпать его градом сверкающих камешков, коими славится Атлантида, и, наконец, первый из богатеев селения несолоно хлебавши ушел восвояси.

Тогда вышел к мальчишке, на берег, первый силач селения, местный кузнец, способный остановить на бегу и повалить наземь дикого буйвола, и говорит:

– Обрежь лесу, парень, не то шею тебе сверну! – ибо первый в селении богатей щедро за то ему заплатил.

Однако мальчишка только посмеялся над кузнецом, принялся осыпать его градом сверкающих камешков, коими славится Атлантида, а когда первый силач в селении схватил его за загривок, сам, в свою очередь, схватил первого на все селение силача да швырнул в море, исполненный мощи Солнца, струившейся в его жилы вдоль рыболовной лесы.

Тогда вышел к мальчишке, на берег, первый из хитроумцев селения, местный мэр, способный сладкими речами заманить кролика прямо к себе на кухню, и немало перепуганных кроликов, не говоря уж о фазанах да куропатках, трепетали от ужаса при виде острых ножей, едва за ними захлопнется дверь. Вышел сладкоречивый мэр на берег и говорит:

– Обрежь лесу, мой мальчик! Обрежь и ступай со мной. Отныне мы вдвоем будем править, ни много ни мало, всей Атлантидой. Посовещался я с мэрами прочих селений, и мы порешили: объединимся в империю, а ты – и никто иной! – станешь над нею царем.

Однако мальчишка только посмеялся над хитроумцем, принялся осыпать его градом сверкающих камешков, коими славится Атлантида, и отвечал:

– Ох, надо же! Царем, значит, да? А императором кто будет?

Много чего еще наговорил первый из хитроумцев селения, однако, в конце концов, и он ни с чем ушел восвояси.

Тогда вышла к мальчишке, спустившись на берег с окрестных холмов, сведущая в магии женщина, волшебница, знающая от и до все судьбы, кроме своей собственной, и говорит:

– Обрежь лесу, малыш. Саваоф в своем храме обливается потом, трепещет и больше не желает принимать от меня подношений, а стопы Сетха, именуемого невеждами Кроносом, сыном Урана, дали множество трещин, а волшебная птица Чатака улетела от меня прочь. Звезды небесные подняли бунт, пророча роду людскому то власть над самими собою, то неизбежную гибель. Обрежь лесу, малыш!

Однако мальчишка только посмеялся над нею, принялся осыпать ее градом сверкающих камешков, коими славится Атлантида – агатов и александритов, беломоритов и халцедонов, рубинов, сапфиров, сардониксов – и, наконец, волшебница с холмов, бормоча что-то себе под нос, ушла прочь ни с чем.

Тогда вышел к мальчишке, на берег, самый глупый житель селения, местный дурачок, что пел песни без слов всем окрестным ручьям да похвалялся, будто раз уложил в постель белую березу вон с того холмика, и замычал, тщась объяснить, как напуган видом Солнца, бьющегося в небесах на крючке, но не находя для сего нужных слов.

Однако мальчишка только улыбнулся,