– Это все Кэппс, Митч. Сонни Кэппс. Именно он нанес мне этотсердечный удар. Он позвонил в пятницу и заявил мне, что нашел для себя новуюфирму в Вашингтоне. Потребовал все свои бумаги. И это мой лучший клиент! Впрошлом году он заплатил фирме почти четыреста тысяч, это моя заслуга – я выбилиз него почти столько же, сколько он выплатил казне налогов. Расходы на юристовего нисколько не смущают, но одна только мысль об уплате налогов приводит его вбешенство. Я отказываюсь его понижать, Митч.

– В любом случае он не заслуживает того, чтобы из-за негоумирали. – Митч обвел глазами палату, рассчитывая увидеть электрокардиограф, нопалата оказалась совершенно пустой, аппаратуры не было никакой. Он уселся настоявший у стены единственный стул, ноги положил на край постели.

– Джин потребовала развода, знаешь?

– Да, я слышал об этом. Но ведь тут нет ничего страшного,так?

– Я удивлен, как это она не додумалась до этого еще впрошлом году. Я предложил ей неплохую сумму, лишь бы дело закончилось тихо.Надеюсь, она примет ее. Мне вовсе не нужны никакие шумные процессы.

Кому они, интересно, нужны, подумал Митч.

– А что сказал Ламберт? – спросил он.

– Это был настоящий спектакль, право слово! За девятнадцатьлет работы я ни разу не видел, чтобы он терял над собой контроль. А вот тут невыдержал, сорвался. Заявил мне, что я слишком много пью, что хожу по бабам ичерт знает что еще. Сказал, что я бросаю тень на репутацию фирмы. Предложил мнеобратиться к психиатру.

Говорил Эйвери медленно, как бы с трудом, голос его время отвремени слабел, прерывался. Во всем этом чувствовалась какая-то фальшь: иногдаон забывал о необходимости держать себя в узде, начинал говорить нормально. Накровати он лежал вытянувшись, совершенно неподвижно, края простыни былиаккуратно подоткнуты со всех сторон. Цвет лица у Эйвери был на редкостьздоровый.

– Думаю, тебе действительно стоит поговорить со своимпсихиатром. Даже, может, не с ним одним.

– Благодарю. Мне нужно погреться месяц на солнышке. Докторсказал, что меня выпустят отсюда через три-четыре дня, но что к работе я смогувернуться не раньше чем через два месяца. Это шестьдесят дней, Митч. Он твердозаявил, что я ни при каких условиях и близко не должен подходить к фирме втечение этих шестидесяти дней.

– Какое блаженство! Я тоже хочу заработать себе небольшойудар.

– С твоими темпами он тебе гарантирован.

– Ты уже успел здесь заделаться врачом?

– Нет. Я просто испугался. Когда тебя вот так прижмет,начинаешь задумываться над разными вещами. Сегодня я впервые в жизни подумал осмерти. Когда человек не думает о смерти, он начинает меньше ценить жизнь.

– Наш разговор становится уж больно серьезным.

– Да, пожалуй. Как там Эбби?

– Все о’кей, я так надеюсь, по крайней мере. Мы с нейдавненько не виделись.

– Может, тебе было бы лучше съездить за ней и привезтидомой? И подумать наконец и о ней тоже. Шестьдесят часов в неделю – этоговполне хватит, Митч. Бели ты будешь работать больше, то твоя семейная жизньпойдет ко всем чертям, да и сам ты раньше времени сойдешь в могилу. Она хочетдетей – так заведите их. Если бы я мог начать сначала!

– К черту, Эйвери! На какое число назначены твои похороны?Тебе сорок четыре, у тебя случился сердечный удар. Ну так что? Пока еще ты непревратился в растение.

В дверь просунулась голова санитара.

– Уже поздно, сэр. Вам пора уходить. Митч вскочил на ноги.

– Да, конечно. – Он похлопал Эйвери по ногам, направился кдвери. – Встретимся через пару дней.

– Спасибо за то, что пришел. Передай Эбби мой привет.

Кабина лифта была совершенно пуста. Митч нажал на кнопкушестнадцатого этажа и уже через несколько секунд выходил из раздвинувшихсядверей.

Сделав несколько шагов по коридору, он прошел к лестничнойклетке и бросился по ступенькам вверх. Оказавшись на восемнадцатом этаже, онперевел дух, толкнул дверь и вышел в коридор. В глубине его, на изрядномрасстоянии от лифтового холла у стены стоял Рик Эклин, ждал и бормотал что-то втрубку неработающего телефона-автомата. Увидев приближающегося Митча, он кивнулему, указывая рукой на небольшое помещение, в котором обычно сиделивзволнованные родственники больных. Сейчас в комнате стояла темнота. Там внутрине было ничего, кроме двух рядов складывающихся кресел и телевизора, который неработал. Единственным источником света служило небольшое окошечко в автомате попродаже кока-колы. Рядом с автоматом сидел Тарранс и перелистывал какой-тостарый, потрепанный журнал. На нем был костюм из фланели, поперек лба –трикотажная лента, поддерживающая волосы, темно-синие носки и белые парусиновыетуфли. Тарранс-спортсмен.

Митч уселся рядом, лицом к коридору.

– Ты чист. Они шли за тобой до стоянки, потом свалили. Вкоридоре дежурит Эклин, где-то рядом – Лэйни. Не волнуйся.

– Какая изящная у тебя ленточка.

– Спасибо.

– Как я понимаю, до тебя дошло мое сообщение.

– Это и так ясно. А ты умник, Макдир. Сегодня после обедасижу у себя за столом, голова занята мыслями, ведь кроме фирмы Бендини есть ещеи другие дела. В том числе и у меня, ты это знаешь. И тут входит моя секретаршаи говорит, что звонит какая-то женщина, которая хочет побеседовать о человекепо имени Марти Козински. Я подпрыгиваю в кресле, хватаю трубку, и, естественно,это оказывается твоя, скажем, служащая. Говорит, что дело срочное, ну, такговорят всегда. Хорошо, отвечаю, слушаю вас. Но нет, она в такие игры неиграет. Она заставляет меня бросить все дела и мчаться сломя голову в “Пибоди”,в бар – как его там? “Малларда”? – чтобы сидеть и ждать там бог знает чего.Прилетаю, сажусь, начинаю размышлять о том, какая это все глупость – ведь нашителефоны чисты. Черт меня побери, Митч, но я знаю, что они не прослушиваются!Мы можем смело по ним говорить! Сижу, пью кофе, и тут подходит бармен испрашивает, не моя ли фамилия Козински. Я ему в ответ: “А имя?” – так просто,смеха ради, если уж мы начали этот спектакль, а? Он с удивлением на лице –представляешь? – уточняет: “Марти Козински”. Я говорю: “Да, конечно, это я”, –но каким же дураком, Митч, я себя чувствую. И после этого он сообщает мне, чтомне звонят. Подхожу к стойке и вновь слышу голос твоей служащей. У Толара,пилите ли, сердечный приступ или нечто в этом роде. Ты придешь его навеститьоколо одиннадцати. Неплохо придумано.

– Не правда ли? Ведь сработало.