– А, верный русский пес? – Он отпустил Данилу и брезгливоотряхнул ладони. – Сейчас у вашего брата развязались языки. Да как ты смелсказать мне такое? Оскорбить меня гнусными подозрениями?

– Были подозрения, – кивнул Данила. – Я плохо видел тогдаваше лицо: огонь, дым, эта грязь, которой вы нарочно перепачкались… Я зналтолько, что уже видел вас прежде, но где? Не сразу вспомнил, решил, что с умасошел. Знал, что вы любили мою госпожу, но разве это любовь, чтоб решиться натакое злодейство?! А потом вы отдалились от нее, вы скрывались. Я решил даже,что и она в заговоре с вами; следил и за нею. Но нет, слава богу, она ничего незнала, на ней нет безвинной крови.

Данила говорил быстро, бессвязно, мешая русские ифранцузские слова, Мария ждала, что маркиз вот-вот встрепенется, закричит:«Нет! Это ложь! Как ты смеешь?!» – однако Сильвестр стоял, свесив руки,безропотно выслушивая страшные обвинения, и лицо его было искажено невозмущением, а судорогой безмерного горя.

– Я следил, следил… И я утвердился в своих подозрениях, покакаждый день ходил за вами сперва на то место, где стоял дом Ревейона, а потомсюда, на улицу Карусели – я знаю, что здесь была у вас дуэль с господиномбароном! – и видел, как вы сражаетесь, сражаетесь с его призраком, словномолите его о прощении… или об отмщении?

Сильвестр закрыл лицо руками, согнулся, побежал куда-то, данаткнулся на стену, стал… а когда выпрямился и открыл лицо, на нем было прежнеегневливое выражение.

– Я благодарен тебе, – сказал он негромко, поднимая сбрусчатки брошенную шпагу и задумчиво сгибая тонкий клинок. – Твои холопскиерассуждения помогли мне посмотреть на себя со стороны и понять, что я вел себякак трус и глупец.

Данила вгляделся в него испытующе.

– Во все века мужчины сражались из-за женщины и уничтожалисвоих соперников. Чем я хуже?

– Да вы же убили его подло, предательски. Вы якшались счернью, с преступниками. Он был связан, когда вы стреляли в него! – У Данилыперехватило горло, но он тут же справился с собой. – Вы не осмелились сделатьэто в честном бою, у вас не хватило храбрости, потому что нет чести! – вскричалон, и тут Сильвестр бросился вперед, выставив шпагу, с криком:

– Не хватило тогда – хватит сейчас! Я раздавлю тебя какчервя!

Данила едва успел отскочить, сорвал свой плащ, выхвативиз-под него небольшую шпагу, и стал в позицию с проворством мерина, вздумавшегосостязаться с породистым жеребцом в показе фигур Ксенофонтовой «Школы верховойезды».

Он был обречен и своей неловкостью, и этой шпажонкой, бывшейпо меньшей мере на пять дюймов короче шпаги Сильвестра, и той яростью, котораяослепляла его и лишала удары меткости, в то время как Сильвестр кружил вокругнего, как оса. В одно мгновение шпага Данилы была вырвана из его рук ипокатилась, стуча гардой по камням, а Сильвестр нацелил смертоносное остриеклинка прямо в сердце безоружному противнику.

– Думаешь, убив меня, ты перестанешь быть убийцей? –прохрипел Данила, но Сильвестр едва ли расслышал эти отчаянные бесстрашныеслова: за спиною Данилы он заметил какое-то движение. Высокая фигура вкоричневом плаще взмахнула рукой коротко, пронзительно свистнул воздух… иСильвестр схватился за горло, в последнем усилии жизни пытаясь вырвать пронзившийему горло стилет. Но так и не успел.

* * *

Тот час, который Мария провела возле тела убитогоСильвестра, пока Данила по ее приказу бегал за каретой, не был отягощенпечальными воспоминаниями. Мария хорошо умела забывать, когда хотела забыть!Сильвестр давно умер в ее сердце, а то новое, что она узнала сегодня о нем,уничтожило всякую возможность раскаяния. Это была справедливая месть; Мария несомневалась, что именно высшая справедливость столкнула ее сегодня с Данилою иСильвестром, вложила в ее руку стилет, придала меткость броску. Сейчас онатолько пыталась понять, какова могла быть роль Гизеллы в заговоре против Корфа,поставить все точки над i.

Определенно, сделал здесь свое дело и знаменитый романист…Он просто-напросто разыграл, как по нотам, страницу своего романа. Хотелось бызнать, кто подложил Марии книгу со страшной закладкой: Данила клялся и божился,что он тут ни при чем, и Мария ему полностью поверила: кончилось для них времяподозрений и недомолвок!

Оставалось лишь укорять себя за то, что она была не способнадо сих пор в полной мере оценить это верное сердце. Ну что ж, это наконецпроизошло!

– Мне пойти с вами? – спросил Данила, когда каретаостановилась перед особняком графини д’Армонти, и Мария, так и не снявшая свойкоричневый плащ, покачала головой: она хотела увидеться с Гизеллой наедине,смутно предчувствуя, что судьба готовит ей новые страшные и неприятныеоткрытия.

Однако графини не оказалось дома, так что Марии была данаотсрочка; правда, недолгая: не прошло и четверти часа, как Мария увидела в окноГизеллу, которая подскакала верхом к крыльцу и, легко соскочив с коня, быстровошла в дом.

Верно, никто из слуг не осмелился сообщить ей страшнуюновость, потому ничем не омрачена была возбужденно-изумленная улыбка,вспыхнувшая на лице графини при виде нежданной гостьи.

– Это вы? Мария? О, какой дивный сюрприз!

Она смотрела на Марию, но чудилось, толком не видела ее, всяеще будучи во власти каких-то приятных воспоминаний, от которых были влажны еегубы, а в глазах горел огонек легкомыслия. Гизелла, облаченная в краснуюамазонку, обтягивающую фигуру, как лайковая перчатка руку, выглядела необычайнособлазнительной и красивой. Ее изящную талию опоясывал трехцветный шарф, иМария не поверила глазам, увидев, что это не прежний красно-бело-зеленыйвенгерский, а новый, мятежный триколор: красно-бело-синий.

Поймав ее взгляд, Гизелла от души расхохоталась:

– О, не судите строго, дорогая баронесса. Я нахожу революциювесьма возбуждающей, а бунтовщиков волнующими. Особенно некоторых. Правда, этотзапах народа, фи… – Она чуть сморщила носик, но тут же поднесла к лицу рукоятьхлыста. – Но я придумала, как быть! Вот сюда вделана курительница сароматическими солями, и они нейтрализуют запах третьего сословия. Жаль только,что ею нельзя пользоваться в постели! – И она расхохоталась, как бы еще большевозбуждая себя этим смехом, отстаивая свое право отныне любить кого попало –вернее, предаваться с кем попало своим страстям.

Марию передернуло, однако она вспомнила, что сейчаспредстоит узнать Гизелле, – и совладала со своим отвращением. А та неунималась:

– Сказать вам, где я была сейчас? В тюрьме! На казни! О,поверьте, гораздо интереснее смотреть на казнь, ежели знаешь осужденного! Язнала его когда-то… давно!