дискуссия закрыта раз и навсегда. В психиатрической среде господствовало мнение, что сексуальные предпочтения – в рамках дихотомии «гетеросексуальность» или «гомосексуальность» – свойство приобретенное, а не врожденное. Гомосексуальность трактовали как подавленную форму тревожного невроза. «Многие современные психоаналитики сошлись на том[981], что перманентная гомосексуальность, как и любые другие извращения, носит невротический характер», – писал психиатр Шандор Лоранд в 1956-м. «Настоящий враг гомосексуала[982], – писал другой психиатр в конце 1960-х, – это не столько его извращение, сколько неосведомленность о том, что ему можно помочь, плюс психический мазохизм, который заставляет его избегать лечения».

В 1962-м видный нью-йоркский психиатр Ирвинг Бибер, знаменитый своими попытками обратить мужчин-геев в натуралов, написал неимоверно влиятельную книгу «Гомосексуальность: психоаналитическое исследование мужчин-гомосексуалов» (Homosexuality: A Psychoanalytic Study of Male Homosexuals). Бибер видел причину мужской гомосексуальности в нездоровой семейной динамике: фатальным он считал сочетание подавляющей матери, «тесно связанной и [сексуально] близкой»[983] с сыном, если вообще открыто не соблазняющей его, с бесстрастным, отстраненным или «эмоционально враждебным» отцом. Мальчики, полагал он, отвечают на такие обстоятельства невротическим, саморазрушительным, самокалечащим поведением (знаменито высказывание Бибера 1973 года: «Гомосексуал – это человек, чья гетеросексуальная функция[984] искалечена, словно ноги жертвы полиомиелита»). В итоге у некоторых из этих мальчиков подсознательное желание идентифицировать себя с матерью и «кастрировать» отца проявляется в выборе образа жизни, выходящего за рамки нормы. Бибер утверждал, что такие сексуальные «калеки» усваивают патологический стиль жизни, подобно тому как некоторые жертвы полиомиелита заучивают патологическую манеру ходьбы. К концу 1980-х представление, сводящее гомосексуальность к выбору девиантного образа жизни, зацементировалось в форме догмы, и вице-президент США Дэн Куэйл в 1992-м оптимистично заявил, что «гомосексуальность – это скорее выбор[985], чем биологическая ситуация. <…> И этот выбор неправильный».

В июле 1993-го открытие так называемого гена гомосексуальности[986] повлекло за собой одну из самых бурных общественных дискуссий о генах, идентичности и выборе за всю историю генетики. Это открытие продемонстрировало способность гена изменить общественное мнение и почти полностью перевернуть ход обсуждения. В том же месяце в журнале People (который, к слову, нельзя назвать особо громким глашатаем коренных общественных перемен) обозреватель Кэрол Сарлер писала: «Что мы скажем о женщине[987], которая предпочтет сделать аборт, нежели растить ласкового, заботливого мальчика, который, возможно – заметьте, лишь возможно, – полюбит другого ласкового и заботливого мальчика, когда подрастет? <…> Мы скажем, что она уродливый, дисфункциональный монстр, который, если его заставить родить этого ребенка, превратит жизнь малыша в ад. Мы скажем, что ни одного ребенка нельзя обрекать на жизнь с таким родителем».

Фраза «ласковый, заботливый мальчик», выбранная для иллюстрации врожденных склонностей ребенка вместо извращенных предпочтений взрослого, служит примером инверсии этих дебатов. Как только гены оказались причастными к формированию сексуальных предпочтений, гомосексуальный ребенок сразу превратился в нормального. Ненормальными монстрами стали как раз его злобные враги.

Поиск «гена гомосексуальности» начался скорее от скуки, чем из активистских побуждений. Дин Хеймер, исследователь из Национального института онкологии, не искал проблемных тем. И дело было даже не в желании разобраться в себе. Хоть Хеймер и был открытым геем, его никогда особо не интересовала генетика разных форм идентичности, сексуальности и тому подобного. Он провел большую часть своей жизни, комфортно устроившись в «нормальной тихой государственной лаборатории, <…> набитой мензурками и пузырьками от пола до потолка», где изучал регуляцию генов белка металлотионеина (МТ), которым клетка защищается от отравляющего действия тяжелых металлов вроде меди и цинка.

Летом 1991-го Хеймер прилетел в Оксфорд, чтобы выступить на научном семинаре по регуляции генов. Он сделал стандартный доклад о своих исследованиях, который, как обычно, приняли хорошо. Но во время дискуссии после выступления Хеймер испытал приступ дежавю, граничащего с опустошенностью: казалось, ему задают те же самые вопросы, что и целое десятилетие назад. Когда докладчик из конкурирующей лаборатории затем представил данные, подтверждающие и дополняющие исследования Хеймера, того еще сильнее одолели скука и уныние: «Я понял, что даже если буду заниматься этой работой еще десять лет, то лучшее, на что я могу надеяться, это построить трехмерную реплику нашей маленькой [генетической] модели. Это не было похоже на цель всей жизни».

В перерыве между сессиями докладов Хеймер оцепенело вышел на улицу, в его голове царила сумятица. Он остановился у Blackwell’s, пещероподобного книжного магазина на Хай-стрит, и, спустившись в его округлые залы, изучил секцию биологии. Хеймер купил две книги. Первой была «Происхождение человека и половой отбор» Дарвина. Книга, опубликованная в 1871-м, вызвала тогда бурную полемику из-за утверждения, что человек произошел от обезьяноподобного предка (в «Происхождении видов…» Дарвин аккуратно обошел вопрос о предках человека, но смело взялся за него в «Происхождении человека…»).

Для биологов «Происхождение человека…» – это примерно то же, что «Война и мир» для выпускников филфака: почти все биологи утверждают, что книгу читали или как минимум знают ее основные положения, но на самом деле мало кто ее вообще открывал. Хеймер раньше ее тоже не читал и очень удивился, найдя, что значительную часть книги Дарвин обсуждает пол, выбор половых партнеров и влияние всего этого на господствующие модели поведения и социальное устройство. Дарвин определенно чувствовал, что наследственность мощно влияет на половое поведение. Тем не менее генетические детерминанты сексуальных предпочтений и поведения – «главная причина сексуальности», как называл это Дарвин, – остались для него загадкой.

Но идея о том, что половое или любое другое поведение связано с генами, с тех пор вышла из моды. Вторая купленная книга, «Не в наших генах: биология, идеология и природа человека»[988] (Not in Our Genes: Biology, Ideology and Human Nature) Ричарда Левонтина, предлагала другую точку зрения. В этой работе 1984 года издания Левонтин атаковал представление о том, что очень многое в природе человека определяет биология. Он доказывал, что элементы поведения, которые считаются заданными генетически, часто представляют собой произвольные, а то и вовсе манипулятивные культурные и социальные конструкты для укрепления властных структур. «Нет никаких приемлемых доказательств[989] того, что у гомосексуальности есть какая-то генетическая основа. <…> Вся эта история высосана из пальца», – писал Левонтин. Он утверждал, что Дарвин был в целом прав относительно эволюции организмов, но вот насчет эволюции человеческой идентичности заблуждался.

Какая из двух теорий верна? Лично Хеймеру казалось, что сексуальная ориентация слишком фундаментальна, чтобы считать ее стопроцентным продуктом культуры. «Почему же Левонтин, солидный генетик, столь решительно не верит в наследуемость поведения? – удивлялся Хеймер. – Он не смог опровергнуть генетическую обусловленность поведения в лаборатории и потому написал в защиту своей точки