– Сука, ты меня полагаешь самоманьяком? – зарычалон. – По-твоему это я для себя все сделал, весь этот ад для себя сотворил?

Между тем в «аду» этом гремели оркестры и музыка из динамиков,реяли флаги всех политических партий Крыма и красные флаги СССР, мелькалисмеющиеся лица. Впереди у скульптуры Барона началось какое-то движение:приехало несколько фургонов полиции и платформы Ти-Ви-Мига.

Лучников наклонил голову и сжал ладонями виски, нажалпальцами на глазные яблоки, чтобы разогнать спускающуюся ему на голову тучумрака. В самом деле, быть может, Кристи и права по-своему, по-бабски. Онанапомнила об отце, о котором я забыл, о сыне, о котором я забыл, о внуке,который может появиться со дня на день и о котором я уже забыл, она напоминаето себе, о которой я никогда и не помнил. Я даже Таньку-то свою забыл, забыл ещетогда, в Москве, поэтому она и ушла, даже свою единственную женщину забыл инаплевал на нее, а уж эту-то, Кристи, я никогда и не помнил. Прости меня,Господи, я расплачусь за эту черствость, но ведь и она неправа, не о себе же явсе это время думал, о России, о верховном ее пути, о Твоем пути, обискуплении…

Сегодня, когда они покинули здание «Курьера», Кристинанапомнила ему об отце и он из первой же телефонной будки позвонил в «Каховку».Там ответил новый библиотекарь, бывший премьер Кублицкий-Пиоттух. Он поведал,что Арсений Николаевич среди ночи, никому ничего не сказав, с одним лишь своимверным Хуа укатил на «роллс-ройсе» в Симферополь, и он, Кублицкий-Пиоттух, неможет не связать этот отъезд с общими событиями, о которых Андрею Арсениевичу,естественно, известно лучше других, и хотя он лично, Кублицкий-Пиоттух, неможет не быть ему благодарен за то, что вовремя покинул никчемноеправительственное учреждение, но, тем не менее, он не может не выразить емусвоего недо…

На симферопольской квартире в телефонную трубку рыдалодинокий Хуа. Андрюса, что-то ужас слюшилось… Арсюса усел из дом в старойсинель и взял из подвал свой рзавий руззие…

Теперь в автомобильной пробке на Площади Барона Лучников незнал ничего ни об отце, ни о сыне. Вдруг он подумал, что без них ему свет небудет мил. Не будет мил ему свет и без снохи – золотой Памелы, и без будущеговнука, и без Танькиного Саши, и без самой Таньки, и без этой бабы, которая,оказывается, так его любит. Вдруг в этот момент вся история, философия иполитика сгорели, словно куча старых газет, и он ощутил себя лишь мешкомпротоплазмы, жалкой живой сферой, вместилищем чего-то дрожащего, жаждущегозащиты. Так уже было с ним однажды после финиша «Антика-ралли».

– Внимание! – снова послышался над огромнойплощадью могучий радиоголос. – Всем на Бульваре Января, на СинопскомБульваре и на Преображенской! Немедленно очистить проезжую часть для проходящихколонн.

Приказ этот не относился к Площади Барона, да все равно егои выполнить было невозможно.

Лучников сдвинул крышу назад и встал в машине. Он увиделприближающуюся по Синопскому Бульвару первую колонну танков с поднятыми вверхстволами пушек и зажженными фарами.

Несколько камераменов Ти-Ви-Мига, в их серебряных куртках, саппаратами на плечах бежали почему-то не к танкам, а к Статуе Барона. Что тампроисходит? Крыши автобусов, полицейских фургонов и сам Ти-Ви-Миг закрывалиполе зрения.

– Что там происходит? Что там? – спросил он впустоту. Кристина сидела теперь не двигаясь, надвинув мужскую

шляпу, закрыв глаза черными очками, а нос и рот завязавцветным платком.

– Взгляните на экран, господин Лучников, – услышалон рядом вполне любезный голос. В «кадиллаке» по соседству тоже была сдвинутакрыша, и владелец, по внешности биржевой брокер, любезно показывал ему на экрансвоего внутреннего телевизора. – Происходит историческое событие, господинЛучников. То, чего большевики ждали шестьдесят лет. Окончательная капитуляцияДобровольческой Армии.

Лучников вздрогнул от ужаса. На экране все было видноотчетливо. У подножия Статуи Барона стояло каре – несколько сот стариков,пожалуй, почти батальон, в расползающихся от ветхости длинных шинелях, с клиновидныминашивками Добровольческой Армии на рукавах, с покоробившимися погонами наплечах. В руках у каждого из стариков, или, пожалуй, даже старцев, было оружие– трехлинейки, кавалерийские ржавые карабины, маузеры или просто шашки. КамерыТи-Ви-Мига панорамировали трясущееся войско или укрупняли отдельные лица,покрытые старческой пигментацией, с паучками склеротических вен, с замутненнымиили, напротив, стеклянно просветленными глазами над многояруснымиподглазниками… Сгорбленные фигуры, отвисшие животы, скрюченные артритомконечности… несколько фигур явилось в строй на инвалидных колясках.

– Что за вздор, господин Лучников? – спросилвладелец «кадиллака». – Вы не можете объяснить мне смысл этого фарса?

Камеры скользили по каре старцев, и у Лучникова вдругвозникло некое особое ощущение: это и в самом деле была армия, а развалины этибыли воинами, и весь урон, который принесло время их телам и амуниции, толькоподчеркивал почему-то это ощущение «войска». Через минуту Лучников увидел того,кого и не сомневался увидеть в этом каре – своего отца. Арсений Николаевичстоял в первом ряду, где заняли места самые сохранившиеся, самые бравые. Иныеиз них выпячивали груди с крестами и медалями, красуясь и бодрясь вполнепо-дурацки. Лучников-старший в полковничьих погонах на своей юнкерской шинелипросто стоял, опершись на винтовку, в той позе, в какой, наверное, они,мальчишки, и стояли в перерывах между атаками на Каховку. Странно было видетьрядом с ним репортера Ти-Ви-Мига в его серебряной куртке с фирменной эмблемойна спине. В глубине кадра над морем голов, цветов, флагов и лозунгов светилисьфары медленно приближающейся танковой колонны.

– Президиум Союза Белого Воина, как известно, отвергрешение Временной Государственной Думы, – слышался спокойный голос отца. –Находящееся здесь подразделение Вооруженных Сил Юга России, верное присяге,противостоит вторгшейся армии красных.

– Однако, профессор… – репортер показал камере своеухмыляющееся лицо.

– Полковник, – мягко поправил Арсений Николаевич.

– Простите, полковник, но ведь Генштаб и весь личныйсостав наших «форсиз» приветствует слияние с героической армией ВеликогоСоветского Союза…

– Мы вам не «форсиз»! – рявкнул стоящий рядом сАрсением Николаевичем грудастый старик. – Мы – добровольцы! Русская армия!

– Русская армия собирается драться? – спросилрепортер.

– Мы собираемся капитулировать, – сказал АрсенийНиколаевич. – Добровольческая армия капитулирует перед превосходящимисилами неприятеля, – он усмехнулся. – Согласитесь, слово«капитуляция» звучит более нормально, чем…