Черная, тоненькая, дочь татарина и негритянки Заира, поводяплечами и бедрами, будто старалась вылезти из своего чулка. Оживи мою короткуюпамять… Когда я увидел двух американочек на торговой улочке Стамбула, разве ядумал, что одна из них станет моей женой? Кажется, это дед виноват, кажется,это он сказал – вот твоя жена, Антошка! Отец этого не сказал, может быть, онтолько подумал об этом, помнится, он бросил на нас в «Калипсо» какой-тостранный взгляд, но не сказал ничего. Ему не до этого. Исторический деятель…Экий вздор вся эта история, вся эта политика. Если бы я мог играть на саксе,как Бриль!

Он кончил играть и с церемонным поклоном вернул инструментхозяину.

– Ты можешь хорошо играть, – серьезно сказалБриль. – Хочешь, позанимаюсь с тобой?

– Очень хочу, Джей, – сказал Антон. – Готовхоть завтра начать.

– Давай поиграем, пока красные не пришли, – сказалДжей Бриль.

– На саксофоне сейчас и у них можно играть, –сказал Антон. – Меня как раз там и научили. Некий Дим Шебеко.

– Ага, – уважительно кивнул Бриль. – Знаю.

Антон вернулся к своему столу, где золотой богиней восседалаПамела, а рядом с ней ближайший друг, третий призер «Антика-ралли» Маста Фа инесколько еще парней и девушек из первого национального конгресса яки, который,едва возникнув, тут же и рассыпался на множество групп, группочек и отдельныхличностей. К сожалению, отец прав, думал Антон: яки-идея возниклапреждевременно, ей нужно еще не менее одного поколения. Быть может, вот тот,кто сидит сейчас в Памеле и так колоссально растянул ее матку, может быть, этоттипус и смог бы стать настоящим яки, если бы… если бы не… если бы не былосейчас такой грустной и чудной весны, если бы мы все, весь наш Остров, со всемиего скалами и бухтами, не был зачарован ожиданием неизбежного, загипнотизировантаинственным северным молчанием. А, впрочем, какое все это имеет значение,никогда я не пойду по пути своего папочки, никогда не позволю поработить себяникакой политической идее, любая из них мерзее другой, хватит с меня этогодурмана, лучше на саксофоне буду играть, лучше уеду с Памелой к ней в Малибу,забуду о том, что я русский, что я яки, забуду об Острове Крым, довольно… Вновьи вновь в памяти его вставал дряхлый дворец на окраине Рима, отставшие от стенобои, выскакивающие при каждом шаге плитки паркета, запах распада, неотвратимойбеды… Он тряхнул головой, поймав на себе беспокойный взгляд Памелы.

– Ну, – улыбнулся он жене. – Как я играл,бэби?

– Совсем неплохо, – улыбнулась она. – Ядумала всегда, что ты врешь про саксофон, а ты, оказывается, и действительнонемножечко умеешь.

– Бриль будет заниматься со мной, – сказалАнтон. – Через год заиграю, как он.

– Браво! – Памела погладила его по голове. Чембольше рос у нее живот, тем более по-матерински она относилась и к мужу своему,русскому мальчишке. – Завтра же напишу маме в Малибу, что ошиблась –выходила замуж за будущего премьера, а он оказался просто саксофонистом.

– Ебал я всех премьеров, – пробормотал смущенноАнтон. – Джаз – вот независимая страна, ни с какой политической падлойникогда не смешается.

– Какой ты стал аполитичный, – ядовито заметилМаста Фа. – Тони, ты вернулся из Италии другим человеком. Может быть,«красные бригадисты» тебя запугали?

Все расхохотались, кроме Антона и Памелы. Он никому нерассказывал, для чего ездил в Италию, никому, кроме Памелы, и никому никогда нерасскажет: нечего им знать о горшках с черной рвотой, о трещинах в стенах такназываемого дворца, о последних хрипах матери, о ее глазах, замутненныхнаркотиками, об одинокой его молитве, которая обернулась судорогой, никому онне расскажет об этом, кроме Памелы, которой уже все рассказал, никому, дажеотцу, прежде всего – никогда – отцу. Он ничего не ответил Маста Фа и отвелглаза. Получается, что у меня совсем нет друзей. Маста Фа – лишь политическийсоюзник, он не друг, если я не могу ему рассказать обо всем этом. Дед Арсенийна своей горе… Могу я ему рассказать? Это еще вопрос… Впрочем, дед Арсений –мой друг. Вот ему я расскажу все о матери, об этом ужасном дворце, где онапровела свои последние дни… Завтра же отправимся с Пам в Коктебель…

– Ну? – настойчиво сверлил его взглядом яростныйМаета Фа. – Перед бригадистами там обосрался?

– Ебал я «Красную бригаду», – неохотно проговорилАнтон, выпил рюмку коньяку и поспешно закурил.

– Обосрался! – крикнул Маста Фа. – Мы всеобосрались! Мы все оказались дерьмом! Мы не яки, а говно!

Еще после участия в «Антика-ралли» бахчисарайскаяаристократия отлучила юношу от дома. Мусульманин не должен принимать участия вварварских забавах гяуров. Затем и отец, богатейший плантатор, выгнал сына: –иди к своим русским! Теперь Маста Фа собирался и сам послать всех подальше:оскорбленная душа жаждала одиночества.

Все за столом после слов темпераментного гонщика зашумели.Маста Фа удалось добиться своего: все забыли про джаз и про очарование позднейвесны, про все свои сердечные дела и про марихуану, снова бессмысленнозакружилась по столу безнадежная яки-проблема. Антон, хотя и слово себе дал неввязываться, через минуту уже перегибался через стол, отмахивал волосы, стучалкулаком, безобразно, в худшем русском стиле, оппонировал другу, едва не рыдал.

– Да ты пойми, да вы поймите, ты, парень, вы, ребята,поймите, нет у нас еще нации, хоть плачь, но нету! Вы же видели, какпроваливались все наши митинги, за исключением тех, где надо было кулакамиработать; все наши дискуссии оборачивались комедией, а над своим языком мы самисмеялись!

Маста Фа в ответ тоже вскочил и перехватил раскачивающуюсянад столом длинную руку.

– Это вы, русские, смеялись, а другие не смеялись! Вы русские– мазохисты! Вас Золотая Орда триста лет употребляла, а вы только попердывали!Вас Сталин сорок лет ебал, а вы его отцом народов называли. Вы, русские, сейчасвесь наш Остров жопой к красным поворачиваете, напрашиваетесь на очереднуювыебку. Кончено! Катитесь вы, проклятые русские!

Отшвырнув тяжелое кресло, Маста Фа перепрыгнул через перилаверанды прямо на мостовую. Через несколько секунд зеленая его«бахчи-мазаратти», рявкая, отвалила от ресторана «Набоков» и исчезла.

– Ну вот вам и яки, – печально развел рукамиАнтон. – Вот вам на поверку и вся наша «нация». Вы – русские! При чем тутрусские? В конце концов, почему я – русский? Я с таким же успехом и итальянец.

– Вы итальянец? – спросила, подходя, Заира. –Такой блондинчик?