– Non nobis, – он сложил руки, поднял глаза кнебу. – Non nobis, sed nomini Tuo, Domine, da gloriam…[255]

Другие, видя это, тоже начали опускаться на колени.

Рейневан спешился, зашатался, схватился за стремена. Потомнагнулся и выблевал.

– Героем быть неплохо, – заметил Самсон, тяжелодыша. – Если б только не этот страх. Как ты себя чувствуешь, Рейнмар?

Рейневан рыгнул. Самсон не стал переспрашивать.

Подъехал Шарлей, тоже спешился. Подождал, пока Рейневанустанет лучше.

– Veritas Dei vincit,[256] – сказалон. – Сам не знаю как, но vincit. Сам не знаю, как случилось, что насздесь не ждало десять саксонских хоругвей. Никак Божье вмешательство. Иликто-то перепутал броды.

– Ни то, ни другое, – сказал, насупившись,Рейневан. – Рикса догнала и прикончила Божичко.

Губя тем самым Ютту, обрекая ее на смерть…

Рядом Самсон крутил головой. Наконец он показал напереправу. На приближающийся кортеж.

Сопровождаемый Кромешином, Кержским и другими гейтманамиподъезжал Прокоп Голый, облаченный в соболиный колпак и плащ с волчьимворотником, наброшенный на «толстый кабат», как называли в Чехии стеганую иусеянную пуговицами бригантину. Он улыбался и сиял, оглядывая побоище. Онсоскочил с коня, крепко обнял Яна Змрзлика.

– Non nobis, – скромно склонил голову хозяинОрлика. – Не нам, но имени Божьему эта слава… Люди мужественно дрались…Жертвенно. Вот, хотя бы эти трое. Многие полегли…

– Жертва забыта не будет, – пообещал Прокоп.

Он одобрительно улыбнулся, увидев забрызганного кровью и ещене отдышавшегося Самсона. Увидел Рейневана. Посерьезнел. Подошел.

– Извини, – сухо сказал он. – Я был вынужден.Я не верил в твою измену, но на меня давили. Подозрения надо было рассеять. Иони рассеяны. Здесь, под Кессерном мы переправимся без потерь. А курфюстСаксонии, ландграф Тюрингии и брандербуржцы со всеми своими силами стоят возлеброда под Дорнау, в десяти милях отсюда, ждут нас. А о переправе под Дорнау яговорил только ему.

Он показал в сторону. Рейневан увидел человека, котороговели на веревках между двумя конями. Он узнал его, хотя узнать было трудно. Нанем уже не было лица, а только маска из запекшейся крови. Это был личныйпарикмахер Прокопа. Тот, что с итальянским мылом.

– Брадобрей, – Прокоп презрительно посмотрел нанего, – он тоже был не самый лучший. Брат Кромешиин, а нука организуй,чтобы он во всём признался. О сообщниках, связях и так далее.

– Уже во всём признался.

– Я так не думаю. У него, как я вижу, все еще естьноги. И он может стоять на них. Приложите больше стараний.

– Слушаюсь.

Прокоп вскочил в седло, развернул коня и посмотрел в сторонуреки, где продолжалась переправа Табора. Пятьсот конных под командованиемМикулаша из Ламберка уже переправились и тронулись на оборону плацдарма. Теперьпереправлялась артиллерия. Из вод Мульды один за другим выныривали возы, накоторых везли разобранные пращи, то есть требуше и блиды, а также пушкиразнообразных форм и калибра. Современные, заряжающиеся с тыльной стороныфоглеры на деревянных домкратах. Легкие шестифунтовые бомбардели, стройныекулеврины и шланги. Средние бомбарды, стреляющие снарядами размером вчеловеческую голову. Под конец из реки выволокли три тяжелых орудия калибромпятьдесят фунтов. Их проповедники окрестили «Свобода», «Равенство» и«Братство», но артиллеристы между собой называли их «Каспер», «Мельхиор» и«Балтазар».

– Я вижу, что кредитом от Фуггеров хорошораспорядились, – пробормотал Шарлей, глазами специалиста глядя напушки. – Теперь я знаю, зачем я уничтожал те шахты под Мариенбергом иФрейталем…

– Тише об этом. Прокоп смотрит.

– Рейневан, – director operationum Thaboritarumснова заинтересовался ими. – Ты, как я вижу, не только лечишь успешно,бьешься тоже мужественно. Ты заслужил и достоин отличия. Говори, чем я могутебя наградить? Или хотя бы удовлетворить.

– Как обычно, – беспечно вмешался Шарлей, –Как под Коленом два года тому. Дай нам отпуск, гейтман. Для дел приватных,естественно. Нам надо уладить одно личное дело, жизненно важное. Уладим ивернемся, чтоб исполнять долг перед Богом и отечеством.

– Непатриотично, – насупился Прокоп, – звучатслова твои, брат Шарлей.

– Притворный патриотизм, – парировалдемерит, – это прикрытие подлецов и негодяев.

Прокоп Голый отвернулся. Он смотрел на реку, где конный Отикиз Лозы поторапливал переправляющихся таборитских ездовых. Потом направил коняв сторону тракта.

– Bene,[257] – коротко бросил он передотъездом. – Вы в отпуске.

Табор прямо с переправы шел на позицию, выстраивался впорядки, прикрываемые с флангов воинами со щитами. От брода с песней выступалапехота, цепники и стрельцы.

Jezu Kriste, štědrý kněže

s Otcem, Duchem jeden Bože,

tvoje štědrost naše zbož

Kyrieleison!

– Наступит день, – сказала, незаметноприблизившись, за спиной Рейневана Рикса Картафила де Фонсека. – Наступитдень, когда у меня спросят об этом. Чем тебя наградить, спросят, за усилия исамопожертвование. Служишь, скажут, верно, ничего не прося, ни почестей, нинаград. Проси, скажут, и то, чего пожелаешь, будет дано тебе. У меня уже естьприготовленный ответ, знаешь? Хочу, скажу я им, до конца своей жизни носитьтолько женское платье. Хочу смотреть на огонь только в кухонной печи и боятьсятолько того, что хала подгорит. Хочу мужа, порядочного еврея, богатым вдовцам –предпочтение. Вот так я отвечу, когда спросят.

– Ты убила Божичку?

– Не смогла. Мне не удалось его догнать.

– Каким же тогда чудом…

– Удалась гуситам переправа, потому что армия Фридрихастоит не здесь, а под Дорнау? Это ты мне скажи.

Ty jsi prolil svou krev pro nás

z věčné smrti vykoupil nás,

odpustiž nám naše viny.

Kyrieleison!