Я понял, над чем они смеются (Эдгар на месте Элвиса), но мневсё это казалось странным. Залы галереи вдруг начали напоминать подводный грот,и я понял, что могу нарисовать их такими: пещеру с картинами на стенах,картинами, на которые смотрит косяк рыболюдей, тогда как «Трио Нептуна» пускаетпузыри в ритме какой-нибудь весёлой песенки.

Странно, так странно. Мне недоставало Уайрмана и Джека (онипока не появились), но ещё больше — моих ближайших родственников. ОсобенноИлли. Если б они находились рядом, я, возможно, ощутил бы, что всё происходитнаяву. Я глянул на дверь.

— Если вы высматриваете Пэм и девочек, думаю, они вот-вотбудут, — сказал Кеймен. — У Мелинды что-то случилось с платьем, и она пошлапереодеться.

«У Мелинды, — подумал я. — Конечно, задержаться они моглитолько из-за Мел…»

И вот тут я увидел их, прокладывающих путь сквозь толпуарт-зевак. На общем загорелом фоне северная белизна лиц сразу выдавала в нихчужаков. Том Райли и Уильям Боузман-третий (незабвенный Боузи), оба в тёмныхкостюмах, шагали следом. Они остановились, чтобы взглянуть на три моих раннихрисунка, которые Дарио поместил у двери, объединив в триптих. Первой менязаметила Илзе.

— Папуля! — воскликнула она и прорезала толпу, как буксир,таща за собой баржи — мать и сестру. За Лин следовал высокий молодой человек.Пэм на ходу помахала мне рукой.

Я оставил Кеймена, Кэти и Слоботников (Анжел по-прежнемудержал мой бокал). Кто-то обратился ко мне: «Мистер Фримантл, вас не затруднитответить на…» — но я даже не посмотрел в его сторону. В этот момент я виделтолько сияющее лицо Илзе и её счастливые глаза.

Мы встретились перед плакатом: «ГАЛЕРЕЯ „СКОТТО“ПРЕДСТАВЛЯЕТ „ВЗГЛЯД С ДЬЮМЫ“ — КАРТИНЫ И РИСУНКИ ЭДГАРА ФРИМАНТЛА». Я обратилвнимание, что на Илзе новое бирюзовое платье, которого не видел раньше, азабранные наверх волосы открывают лебединую шею, отчего моя младшая дочьказалась на удивление взрослой. Я ощущал невероятную, сокрушающую любовь к нейи благодарность за то, что точно такую же любовь она испытывает ко мне — этобыло в её глазах. Потом я обнял дочь.

Через мгновение Мелинда оказалась рядом, её молодой человеквозвышался позади неё (и над ней — словно длинный, высокий вертолёт). Однойрукой я не мог обнять обеих дочерей, но у Мелинды руки были свободны: онаобняла меня и поцеловала в щёку:

— Bonsoir, папа! Поздравляю!

А передо мной уже возникла Пэм, женщина, которую не так уж идавно я назвал бросающей меня сумкой. Она пришла на выставку в тёмно-синембрючном костюме, светло-синей шёлковой блузке, с ниткой жемчуга на шее. Вскромных серёжках. В скромных, но из хорошей кожи туфлях на низком каблуке.Миннесота во всей красе. Пэм, несомненно, пугали все эти люди и необычнаяобстановка, но с её лица всё равно не сходила оптимистичная улыбка. За времянашей совместной жизни Пэм проявляла себя по-разному, но никогда не впадала в отчаяние.

— Эдгар? — нерешительно спросила она. — Мы по-прежнемудрузья?

— Будь уверена. — Я легонько поцеловал её, но обнял крепко —насколько это возможно для однорукого мужчины. Илзе держалась с одной стороны,Мелинда — с другой, прижимаясь ко мне так сильно, что болели рёбра, но я необращал на это внимания. Откуда-то издалека донеслись аплодисменты.

— Ты хорошо выглядишь, — прошептала мне на ухо Пэм. — Нет,выглядишь ты прекрасно. Я могла бы не узнать тебя на улице.

Я отступил на шаг, окинул её взглядом с головы до ног.

— Да и ты дивно хороша.

Она рассмеялась, покраснела — незнакомка, с которой ястолько лет делил постель.

— Макияж прикрывает множество пороков.

— Папочка, это Рик Дуссо.

— Bonsoir и мои поздравления, monsieur Фримантл. — Рикдержал в руках плоскую белую коробку, а теперь протянул её мне: — От Линии именя. Un cadeau. Подарок?

Что означает un cadeau, я, разумеется, знал, но истиннымоткровением для меня стало экзотическое звучание уменьшительного имени моейдочери, которое придавал ему французский выговор. Вот тогда-то я и понял, чтоМелинда теперь скорее его девочка, нежели моя.

У меня создалось впечатление, что почти все гости галереисобрались вокруг, чтобы посмотреть, как я буду открывать коробку с подарком.Том Райли навис над плечом Пэм. Боузи стоял рядом с ним. Маргарет Боузман,оказавшаяся позади своего мужа, послала мне воздушный поцелуй. Я видел ТоддаДжеймисона, врача, который спас мне жизнь… двух дядьёв и двух тётушек… РудиРадник, моего секретаря в прошлой жизни… Кеймена, само собой, — такого поневолезаметишь… и Кэти. Пришли все, за исключением Уайрмана и Джека, и я началбеспокоиться: вдруг что-то случилось и задержало их. Но на мгновение тревогиэти отступили на второй план. Я подумал о том, как пришёл в себя на больничнойкойке, ничего не соображающий, отрезанный от мира безжалостной болью; потомпосмотрел на гостей и удивился: неужто всё может так кардинально перемениться?Все эти люди на один вечер вернулись в мою жизнь. Я не хотел плакать, нопрактически не сомневался в том, что слёз не избежать; чувствовал, чторасползаюсь, как папиросная бумага под ливнем.

— Открой её, папочка! — воскликнула Илзе. Я чувствоваларомат её духов, сладкую свежесть.

— Откройте! Откройте! — благожелательно поддержали её изтолпы.

Я открыл коробку. Поднял тонкую бумагу, увидел то, что иожидал… только я ожидал что-то шутливое, а подарок на шутку не тянул. Мелинда иРик купили мне берет из тёмно-красного бархата, на ощупь гладкого, как шёлк. Некакую-то дешёвку.

— Он слишком хорош, — пробормотал я.

— Нет, папочка, — возразила Мелинда. — Не слишком. Мынадеемся, что он будет тебе впору.

Я достал берет из коробки, поднял его над головой.Одобрительное «А-а-ах!» пронеслось над толпой. Мелинда и Рик радостнопереглянулись, а Пэм (которая всегда — и, вероятно, небезосновательно —подозревала, что Лин не получала от меня положенной ей доли любви и одобрения),сияя, посмотрела на меня. Я надел берет, и он идеально мне подошёл. Мелиндаслегка его поправила, отступила на шаг и протянула ко мне руки, воскликнув:«Voici mon pere, се magnifique artiste!»[156] Вокруг захлопали, закричали «Браво!»Илзе поцеловала меня. Она плакала и смеялась. Я помню белоснежную ранимость еёшеи и ощущения от прикосновения губ чуть повыше моего рта.

Я был королём бала, и меня окружала моя семья. Ярко горелилюстры, искрилось шампанское, играла музыка. Произошло всё это четырьмя годамираньше, пятнадцатого апреля, между семью сорока пятью и восемью часами, когда втенях на Пальм-авеню только начали появляться первые мазки синего. Я дорожуэтим воспоминанием.