после похорон павших, Мемнон с сотней всадников отправился в Катану, чтобы отдать последние распоряжения Лукцею, которого он решил оставить в городе начальником гарнизона, и заодно проститься с Ювентиной.

Слух о победе восставших докатился до Катаны раньше, чем туда прибыл александриец.

У главных ворот его с восторгом встречали воины Лукцея и даже некоторые из катанских граждан, сочувственно относившихся к войне рабов против римлян.

Мемнон, не обращая внимания на сыпавшиеся отовсюду приветствия, подозвал к себе Лукцея и сказал ему, что завтра же поведет войско к Триокале, а его он назначает начальником гарнизона Катаны.

– Я уже отрядил тебе в помощь три манипула. Вечером они будут здесь вместе с несколькими сотнями раненых. Это все, чем я могу пополнить твой отряд. Не забывай о самом главном. Тебе и твоим людям предстоит восстановить разрушенную стену у северных ворот. Постарайся удержать город, который очень важен для нас. Мы уже говорили с тобой об этом. Когда покончим с Лукуллом, Катана будет главным пристанищем для наших кораблей. Здесь мы будем ближе к Сикульскому проливу, чем в Мотии…

В это время сквозь толпу к Мемнону протиснулся Алтемен, раб Лонгарена.

– Мой господин приглашает тебя к обеду, славный Мемнон, – почтительно произнес он.

– Передай своему господину мою благодарность за приглашение, но, к сожалению, у меня нет времени, – покачал головой александриец. – Я должен навестить жену в загородной усадьбе…

– Она вернулась в город и ждет тебя в доме господина, – перебил Алтемен.

– Тогда идем немедленно, – встрепенулся Мемнон и повернулся к стоявшему рядом Керату, начальнику своей охраны:

– Я скоро вернусь… только попрощаюсь с женой.

Глава шестая

Осада Триокалы

Лукулл, осадив Триокалу, только десять дней провел в своем главном лагере.

Поначалу он упивался своей победой под Скиртеей, рассылая письма Метеллу (в первую очередь), друзьям-сенаторам и, конечно же, Посидонию, который после длительного путешествия по Греции вернулся на Родос, свою родину. Как об этом говорилось ранее (в первой книге нашего повествования), Лукулл давно поддерживал с ним переписку. Ученый-родосец взялся за написание всеобщей истории, поставив перед собой цель продолжить фундаментальный труд Полибия, который охватывал период от Первой Пунической войны до разрушения Карфагена. Он понимал, что ему предстоит описывать события, коим сам он будет свидетелем, поэтому живо интересовался всем, что происходило в Риме и в Италии. Он вел переписку со многими образованными римскими аристократами, особенно с Метеллом Нумидийским и Лукуллом, который подавал большие надежды как будущий консул и главный соперник Мария. Посидоний уже получил от Лукулла интересные материалы, касающиеся войн римлян во Фракии и в Галлии. Лукулл же надеялся, что Посидоний подробно опишет его деяния, начиная от подавления им двух мятежей рабов в самой Италии и в Сицилии. Римлянин не сомневался, что слава победителя в войне с сицилийскими рабами в Сицилии достанется именно ему. В своем письме Посидонию он с нескрываемым самохвальством сравнивал свою победу под Скиртеей с битвой при Метавре102, особо подчеркивая, что его войска истребили больше врагов, чем потерял Гасдрубал.

На самом деле все обстояло совсем непросто. Триокала оказалась более мощно укреплена, чем представлял себе римский претор. Осада ее могла затянуться надолго, возможно, на весь срок его сицилийского наместничества. Он впервые подумал о том, что его успехами в провинции может воспользоваться преемник. Разумеется, он отгонял от себя мысль об этом. Он надеялся на продление своих полномочий при поддержке партии оптиматов и своего шурина, который продолжал пользоваться в сенате большим влиянием.

Вид неприступного города вызывал у Лукулла раздражение. По характеру и привычке к роскоши новый претор Сицилии мало отличался от своего предшественника – лагерная жизнь его угнетала. Лукуллу пришла в голову мысль (такая же простая, какой летом прошлого года соблазнился Лициний Нерва), что его присутствие под осажденным городом не так уж обязательно. Его заслуженные военные трибуны прекрасно знали свое дело и могли без него успешно справиться с поставленными перед ними задачами.

Триокала в короткий срок была окружена со всех сторон укрепленными лагерями и заставами. Вылазки мятежников неизменно заканчивались для них большими потерями. Правда, и среди осаждавших росло число раненых и больных. Войско претора за два месяца после победы при Скиртее сократилось до двадцати пяти тысяч воинов. Но Лукулл разослал во все сицилийские города и некоторые города юга Италии письма с требованием о присылке подкреплений.

Отдав необходимые распоряжения, претор удалился в Гераклею. Там он пробыл около двух месяцев, пока не получил сообщение о гибели своего лучшего военного трибуна Луция Варгунтея и жестоком разгроме его отряда под Леонтинами. О судьбе Тукция Сентина долгое время ничего не было известно. Несколько сицилийцев, отпущенных мятежниками из плена и вернувшихся в строй, рассказали Лукуллу, что сенатор и его контубернал Фонтей Капитон попали живыми в руки врагов и по приказу их предводителя закованы в цепи, в то время как все остальные попавшие в плен римляне и латиняне распяты на крестах.

Кроме осажденной Триокалы, была еще Мотия с засевшими в ней мятежниками. В гавани Мотии стояли двадцать семь однопалубных и двухпалубных кораблей, которые еще прошлым летом рабы отбили у мавретанского стратега Гомона. Вскоре претор получил письмо от проагора Катаны, который сообщал, что город захвачен двумя тысячами мятежных рабов. Но Лукулла больше беспокоила не Катана, а Мотия со стоящей в ее гавани неприятельской эскадрой. Поэтому он распорядился стянуть в Лилибей корабли со всего сицилийского побережья. Их набралось около семидесяти и среди них не менее десяти квадрирем. Это был настоящий флот. В конце июня он двинулся к Мотии.

Катрей, наварх эскадры восставших, не стал вступать в неравный бой. С согласия Скопада и Бранея, находившихся в городе со своими отрядами, он вывел корабли из гавани и ушел в море. Эскадру Катрея преследовали не менее пятидесяти быстроходных кораблей, но безуспешно. Она благополучно дошла до Сикульского пролива и, захватив у входа в мессанскую гавань три либурны, стоявшие на якорях, вышла через пролив в открытое море. Преследователям оставалось только гадать, куда направились корабли мятежников. У сицилийских берегов они больше не появлялись.

Только позднее, ближе к осени, стало известно, что тридцать кораблей Катрея пристали к мысу Сунион103, где в это самое время рабы, бежавшие из серебряных рудников Лавреотики, захватили там старую крепость. Катрей в течение всего лета помогал восставшим запасаться провиантом. Несколько захваченных им судов с грузом зерна он привел к Суниону и передал весь хлеб восставшим, которые благодаря этому смогли продержаться до конца года. Когда же против эскадры Катрея из Афин выступил большой флот, родосец повел свои корабли к Криту, решив поступить там на службу к кидонийцам или фаласарнийцам, которые, как он слышал, не гнушались пользоваться услугами морских скитальцев, даже если они были беглыми рабами.

Расчет Катрея оказался верным. В Кидонии ему и его людям был оказан хороший прием. Власти города всегда имели неофициальные сношения с пиратами и порой сами организовывали разбойничьи походы к берегам Греции и Италии. Эти набеги списывались, разумеется, на киликийских, исаврийских и прочих пиратов, если греческие и италийские города, подвергшиеся грабительским нападениям, отправляли в Кидонию свои посольства с жалобами и угрозами.

Катрей и его товрищи были убеждены, что восстание в Сицилии потерпело поражение. Падение осажденной римлянами Триокалы они считали делом времени. Они решили, что им остается только одно – промышлять морским разбоем. Поэтому наварх, все матросы и гребцы эскадры дали торжественную клятву верности кидонийским космам104. Вместе с тридцатью своими кораблями они вошли в состав военного флота Кидонии.

Что касается мятежников, собравшихся в Мотии под предводительством Скопада и Бранея, то их Лукуллу так и не удалось заключить в настоящую осаду из-за нехватки солдат. Он послал к городу две когорты легионеров вместе с вспомогательными отрядами сицилийцев, вифинцев, фессалийцев и акарнанцев – всего около шести тысяч