class="p1">– Я нагнал тебя, когда ты остановился в заезжем дворе, чтобы там переночевать…

– Да, в первый раз я остановился на полпути между Леонтинами и Моргантиной, – подтвердил Мемнон.

– Я не терял тебя из виду до самой Анкиры, – продолжал Амадок. – Потом ты вдруг исчез из поля зрения. Но в заезжем дворе близ Аллары, где я остановился, мне сказали, что до Триокалы осталось не более тридцати олимпийских стадиев. Я препоручил коня хозяину заезжего двора и явился в Триокалу под видом беглого раба. С тех пор у меня здесь много знакомых и…

– Удалось ли тебе выследить Аполлония? – перебив фракийца, спросил Мемнон.

– Поначалу мне не везло. Я долго искал и Аполлония, и отпущенника Метелла, лицо которого я хорошо запомнил, когда выслеживал предателя в Риме, и однажды застал их обоих в таверне на Эсквилине…

– Имя этого отпущенника мне уже известно. Его зовут Деметрий, – подсказал Мемнон.

– Я искал их в лагерях Терамена, Френтана и Диоксена, но безуспешно. Только уже зимой я узнал о том, что лазутчики Лукулла напали на тебя и твоих друзей, но получили жестокий отпор и бежали в Гераклею…

– Один из них попался к нам в руки и показал, что главарем всей лукулловой шайки является именно Деметрий, отпущенник Метелла Нумидийского, – снова подсказал Мемнон.

– В Триокале мне больше нечего было делать, и я отправился в Гераклею, – продолжал рассказывать Амадок. – Я очень беспокоился за своего господина, который мог случайно попасть на глаза акарнанцу. Прибыв в Гераклею, я разыскал Пангея и предупредил его об опасности. Он приказал мне продолжать наблюдение за Аполлонием, а сам на корабле отправился в Селинунтские Термы. Я же провел зиму в Гераклее, снимая квартиру в доходном доме. Все это время я не выпускал из виду Аполлония и его присных. Вел я себя очень осторожно и был совершенно уверен, что они не замечают за собой слежки. Когда Лукулл сменил Нерву на посту претора Сицилии и переправился с войском через Сикульский пролив, а затем пришло известие, что восставшие потерпели поражение под Скиртеей, Аполлоний и отпущенник Метелла, видимо, получив новое задание от Лукулла, отправились пешком в Триокалу, переодетые рабами. Я последовал за ними. Случилось так, что в Триокале я их потерял. Лазутчики, войдя в крепость, словно растворились в ней. Я никак не мог напасть на их след. В городе в это время было много народу и кипели страсти. Одни готовились к защите города, другие поговаривали о сдаче. Только на следующий день во время собрания воинов, решавших, сдаваться ли им на милость римлян или сражаться до конца, я заметил в толпе отпущенника Метелла, который горячо убеждал стоявших рядом людей довериться Лукуллу, якобы обещавшему помилование всем тем, кто сдастся добровольно. Я стал проталкиваться к нему поближе сквозь толпу, но он вдруг исчез, словно почувствовал, что за ним следят. В этот же день, когда воины, проголосовав за продолжение войны до последней капли крови, покидали площадь, я лицом к лицу столкнулся с Аполлонием. Мне удалось разговориться с ним. Я стал изображать из себя человека, недовольного результатами голосования. Я говорил ему, что дальнейшая борьба с римлянами бессмысленна и надо договариваться с Лукуллом, пока не поздно. Аполлоний мне поддакивал, и видно было, что я его заинтересовал. Он назначил мне встречу, сказав, что хочет поговорить со мной об одном важном деле. Когда мы встретились вновь, он сказал мне о том, что против Трифона и Афиниона многие здравомыслящие люди составили заговор, чтобы помочь римлянам овладеть городом и тем самым заслужить помилование. Не колеблясь, я выразил полную готовность присоединиться к заговорщикам, но Аполлоний вел себя со мной очень осторожно. Он заявил, что введет меня в круг своих друзей только после того, как я выполню одно его важное и опасное поручение. Дней через десять он вручил мне письмо, которое я должен был доставить претору, незаметно выбравшись из Триокалы. Взяв письмо и спрятав его под хитоном, я сразу отправился к Афиниону и рассказал ему обо всем…

– А Сальвий? – живо перебил фракийца Мемнон. – Почему ты обратился к Афиниону, а не к нему?

– Сальвий с первых же дней, когда началась осада, почувствовал себя плохо и с тех пор все реже встает с постели?

– В самом деле?

– Говорят, он очень плох и вряд ли еще долго протянет.

– Итак, – помолчав, напомнил Мемнон, – ты принес письмо Афиниону…

– Я предложил ему дать мне возможность перебежать к римлянам, передать Лукуллу письмо и вернуться в Триокалу с ответом. Афинион согласился. Во время одной из вылазок я перебрался на ближайшую римскую заставу и потребовал, чтобы меня отвели прямо к претору. Лукулл во время встречи со мной прочел письмо и тотчас написал ответ. В ту же ночь я пробрался в Триокалу, ознакомил Афиниона с содержанием письма Лукулла, после чего передал его Аполлонию…

– Что было в письме? – спросил Мемнон.

– Лукулл хотел, чтобы лазутчики захватили одну из башен у Гераклейских ворот и дали возможность его легионерам взобраться по лестницам на стену…

– Ты говорил, что Аполлоний обещал познакомить тебя со своими друзьями, после того как ты выполнишь его поручение…

– Я не настаивал на этом, боясь вызвать у него подозрения. Долгое время после моей встречи с римским претором Аполлоний не появлялся. Я лишь мельком видел его людей, следивших за мной. Возможно, Аполлоний решил проверить, не веду ли я с ним двойную игру. И вот недавно он снова объявился, сообщив, что заговорщики составили окончательный план захвата города, но им необходимо еще раз согласовать свои действия с Лукуллом. Он снова послал меня к нему, но без письма, сказав, что в этом нет необходимости, так как претор уже знает меня в лицо. Судя по тому, что я должен передать претору, очень скоро его лазутчики приступят к осуществлению своего плана. Обо всем этом я доложил Афиниону, а он в свою очередь поручил мне пробраться в твой лагерь и сообщить тебе, что послезавтра на рассвете он сделает вылазку из Скиртейских ворот большими силами и надеется, что ты со своей стороны поддержишь его нападением на одну из римских застав.

– Я все понял… Когда вернешься в Триокалу, передай Афиниону, чтобы он смелее действовал со стороны Гераклеи. Там укрепились отряды Сатира и Багиена, которые обязательно поддержат осаждающих всеми своими силами. Скажи ему также, что у Лукулла уже не более двадцати пяти тысяч войска, а подкрепления, идущие к нему из сицилийских городов, перехватываются моими отрядами и большей частью уничтожаются.

– Хорошо, я все передам слово в слово… Надеюсь, ты поможешь мне нынче ночью без помех перебежать к римлянам?

– Как только стемнеет, мои разведчики проводят тебя…

* * *

Рим в эти дни полнился тревожными слухами. Отовсюду сообщали о раскрытых заговорах рабов. На юге Италии вспыхнули беспорядки среди рабов сразу в нескольких латифундиях. Их пришлось подавлять вооруженной силой. Из Афин пришло известие о настоящем восстании, грозившем охватить всю Аттику: в Лавреотике, на серебряных рудниках, невольники подняли восстание и, перебив стражу, бежали на полуостров Суний, где ими была захвачена старинная крепость времен войны между афинянами и спартанцами.

Многие видели во всем этом влияние продолжавшейся войны в Сицилии.

Лукулл посылал в сенат письма с заверениями, что осада Триокалы продлится недолго и с ее падением он быстро наведет порядок в провинции. При этом он не счел нужным сообщить о разгроме двух своих отрядов сначала в северной части острова, а затем и в восточной, где восставшие без боя овладели Катаной. Известия об этом сенаторы получили из писем частных лиц, и это вызывало у них недовольство и раздражение. Они считали позором, если война затянется. Народный трибун Апулей Сатурнин обвинял Лукулла в медлительности и нерешительности. На плебейских сходках он кричал, что изнеженным роскошью нобилям вообще нельзя поручать ведение войн, и призывал граждан выдвигать «новых людей», имеющих опыт в военных делах. Это был явный намек на то, чтобы Сицилия на следующий год была