– Значит, – подытожил Андыбин, – у Карельскогоаудитория из девяти процентов?

– Да, – ответил я, – только помните, что партиябольшевиков была в абсолютном меньшинстве! Но кто сделал революцию? Нерасслабляйтесь. Конечно, он не станет провозглашать отделение Дальнего Востокадо оглашения результатов выборов, это нелогично. Значит, до выборов у нас естьвремя. А потом, если победим, надо будет действовать очень быстро.

Бронштейн, что больше помалкивал, уперся в меня своимибольшими цыганскими глазами.

– Борис Борисович, – спросил он тихо, но все услышали ипочему-то замолкли, – Борис Борисович, в Европе и в США, несомненно,очень пристально следят за нашей необычной избирательной поступью. Но в даннойситуации только следить… рискованно. Для них самих. Позвольте поинтересоваться,не связывались ли с вами из посольства США? Или напрямую из департамента?

Я покачал головой.

– Вы должны понимать, что я не отвечу на такой вопрос.

Он кивнул, сказал:

– Позвольте сформулировать вопрос иначе: есть ли у наснадежда, что за океаном понимают ситуацию? И готовы вмешаться сразу же, кактолько вы победите на выборах?

– Если, – поправил я.

Он отмахнулся.

– Почти всем понятно, что если ничего не случитсяэкстраординарного, то победите. Причем с солидным отрывом. Потому западные, даи восточные страны уже присматриваются к вам, как к будущему президенту.Наверное, жалеют, что не установили контакты раньше, все-таки идетсоревнование, кто признает первым, кто успеет оказать поддержку…

Юлия зашла с бумагами, я поднял голову, сам ощутил,насколько у меня помятое и усталое лицо, вымученно улыбнулся.

– Юлия, простите…

– За что?

– Я сам загнал себя и всех в нашей РНИ…

Она полюбопытствовала:

– А почему извиняетесь передо мной?

– А мне только перед вами стыдно, – призналсяя. – Перед остальными – ничуть. Остальные – мужчины, на нихездить можно. Даже Омельченко Светлана – свой парень, на ней тоже можноездить и даже пахать. Вместо «Кировца». А вот перед вами совесть терзает…Юлия, да присядьте же! Ну что вы меня мучаете? Вы уже давно не секретарь, дажене имиджмейкер, что вы все цепляетесь за ту комнатку, через которую претвсякий, не вытирая ноги?

Она присела на край стула, улыбнулась ласково, ее сияющиеглаза на миг взглянули с той особой теплотой, что явно нечаянная, такое Юлия нестала бы показывать, это проскользнуло само, как луч солнца в слабом местетучи, и сердце мое дрогнуло, остановилось на миг. Та комнатка, ответило мнечто-то внутри, ей дорога потому, что рядом с моим кабинетом.

– Из приемной могу лучше вам помочь, – ответила онапросто. – Избирательная система такова, что на соревнование можновыставить только одного человека. Вот во всех партиях, движениях и обществахготовят своих чемпионов. По одному! Если вы победите, победим и мы.

Она говорила просто, логично, ясно, пресекая любые иныеварианты, я вздохнул и усилием воли принял ее толкование, так надо, так лучше,мы должны смотреть в одном направлении, а не друг на друга, в этом большеобщности, чем… ну в обычном потении в постели.

– Спасибо, – ответил я. – То-то я себя и чувствуюэтим… которого целая толпа тренеров, массажистов, медиков и психологов утромотправляет на ринг, а обратно несет на руках, чтобы наскоро заклеить бровь,замазать синяки, поставить уколы, внушить, что главные бои впереди – ужепустяки, не трусь, даже если свернут челюсть, выбьют зубы, сломают руки и ноги,попрыгают на ребрах…

Она покачала головой.

– Борис Борисович, но ведь в самом деле самое страшное ужепозади.

– Вы так думаете?

– Идея вброшена в народ, – ответила она. –О ней заговорили. Сейчас бесполезно было бы даже целиком уничтожить всюнашу партию. Физически! У властей единственный путь – выставить встречнуюидею, равную по силе и привлекательности! Но такой идеи нет. Так что вампридется идти на выборы, где наверняка победите, если…

– Ну-ну?

– Если не случится ничего необычного.

Она выпрямилась на стуле и прямо посмотрела мне в лицо. Мнепочему-то вспомнилась девушка из песни времен Гражданской войны, помню начало:«Дан приказ: ему на запад, ей – в другую сторону. Уходили комсомольцы наГражданскую войну. Уходили, расставаясь, покидали тихий край. Ты мнечто-нибудь, родная, на прощанье пожелай».

Песня, обычная для моего детства, сейчас ее исполнениенемыслимо, ибо девушка вместо того, что желать ему откосить или же устроиться вармии поваром или денщиком при генерале, пожелала: «…если смерти, томгновенной, если раны – небольшой». Тоже понятно для тех лет, тогдабольшие раны лечить не умели, а небольшие заживали сами. Правда, в заключениепожелания она высказала самое заветное: «…чтоб со славною победой возвратилсяты домой», но даже это не смягчило спартанскую суровость того великого игордого времени.

И вот сейчас Юлия, красивая, одухотворенная и нежная,смотрит на меня, как та спартанка-комсомолка. Для нее естественно, что мужчинадолжен идти в бой. А который от боя увиливает, уже не мужчина. В боюже всегда есть риск, что убьешь не ты, а убьют тебя.

– Мы победим, – ответил я.

Она кивнула, не сводя с меня понимающих глаз женщины, чтовидит мужчину насквозь и прощает любые слабости, если находит в немдостоинства.

– Борис Борисович, я заметила, вы все еще слишком верителюдям. Наверное, вам об этом говорил Власов? Ах, еще и Андыбин? Для политикаэто непростительно! Вас ничего не стоит обмануть. Почему вы не верите глазамсвоим, а только ушам? Существует язык жестов, я вам о них уже говорила, о немдаже искушенные политики не всегда знают. А кто знает и умеет скрывать… немогут скрывать постоянно, рано или поздно себя все равно выдают.

– Почему?

– Потому, что жесты у нас врожденные. Если в знак отрицанияпокачиваете головой, то это еще от того времени, когда отворачивались отматеринской груди, а потом от ложки с манной кашей! Все эти жесты у всехврожденные, их великое множество. Потому очень легко замечать, когда человеквам врет, глядя в глаза. Вообще замечать неадекватность поведения.

Я подумал, сказал неуверенно:

– Да я вообще-то и так замечаю…

– Замечаете, – согласилась она. – Вы человектонкий, чувствительный, хоть и политик, но ваша чувствительность инстинктивная,неотесанная… уж простите! Но тем легче вам будет, когда усвоите несколькопрофессиональных приемов…

– Профессиональных, – повторил я, – чего?

– Человек может позавидовать муравью, – сказалаона, – у него существуют три языка, на которых общается: тактильный,феромоновый и хореографический… это когда муравей размахивает сяжками и встаетв различные позы. А так как на сяжках по четырнадцать члеников, то можносебе представить, какую уйму информации передает одновременно!.. Так вот, БорисБорисович, у человека тоже существуют более важные языки, чем речь, и он имипостоянно пользуется, чаще всего сам о том не подозревая!