— Возьмите, к примеру, войну, или даже меня. Это сейчася старый и мягкотелый. А в молодости я был настоящей канальей и трусом.

Это дьявол забрал у него Хулиана, пояснил Фортунь.

— Господь дает нам жизнь, но миром правит дьявол…

Так мы и проводили наши вечера за чашкой кофе с черствымимедовыми коврижками и богословскими диспутами.

Как-то я сказал Хулиану, что, если он хочет застать отцаживым, пусть поторопится, пока еще есть время. Оказалось, что Каракс тоже частоприходил к шляпной мастерской. В сумерках, сидя на другом конце площади, издалисмотрел, как увядает его отец. Хулиан как-то признался, что предпочитает, чтобыФортунь запомнил его таким, каким он был для него все эти годы, а не теммонстром, в которого превратился.

— Монстр остается на мою долю, — ответила я ему,тут же раскаявшись в своих словах.

Хулиан ничего не сказал, но на мгновение мне показалось, чтосознание его прояснилось, и он понял, наконец, в каком аду мы живем. Прогнозыврача вскоре сбылись. Сеньор Фортунь не дожил до конца войны. Когда егообнаружили, он, навсегда ушедший в воспоминания, сидел в своем старом кресле,глядя мертвыми глазами на фотографии Софи и Хулиана.

Последние дни войны оказались началом настоящего ужаса.Барселона, жившая далекими сражениями, была словно гнойная рана, готоваявот-вот открыться. Это были месяцы перестрелок, бомбардировок и голода.Призраки убийств и заговоров уже несколько лет разъедали душу города, но,несмотря на это, многие хотели верить, что война еще далеко и гроза обойдетстороной. Надежды только усугубляли неизбежное. Когда пришла настоящая боль,сострадания уже не осталось. Ничто так не способствует потере памяти, каквойна, Даниель. Мы молчим, а нас пытаются убедить, будто все, что мы видели,что делали, чему научились от себя самих и от других — не более чем иллюзия,страшный сон. У войны памяти нет. Никто не осмеливается осмыслить происходящее,а после уже не остается голосов, чтобы рассказать правду, и наступает момент,когда никто уже ничего в точности не помнит. Вот тогда-то война сновавозвращается, с другим лицом и под другим именем, чтобы поглотить все, чтооставила за собой.

В то время Хулиану почти нечего стало сжигать. К тому жетеперь и без него было кому этим заняться. Смерть сеньора Фортуня, о которой онникогда не говорил, превратила Хулиана в инвалида, его глаза уже не пылализлобой и ненавистью, которая прежде буквально пожирала его изнутри. Мы жилитолько слухами, как затворники. Мы знали, что Фумеро предал всех тех, ктовозвысил его в годы войны, и теперь был на службе у победителей. Говорили,будто он лично участвовал в казнях своих бывших союзников и покровителей,выстрелом в рот разнося им головы в подвалах крепости Монтжуик. Механизмзабвения заработал в тот самый день, когда смолкли пушки. В те дни я поняла,что самый опасный человек — герой войны, выживший, чтобы поведать свою правду,которую уже не смогут опровергнуть погибшие товарищи. Невозможно описать тестрашные недели, которые последовали за падением Барселоны. В эти дни было пролитостолько же крови, сколько за все годы сражений, но теперь она лилась втайне,исподтишка. Когда, наконец, наступил мир, от него несло тюрьмой и кладбищем, аследом волочился саван безмолвия и стыда, обволакивающий души живых. Не было ниодной пары незапятнанных рук и невинных глаз. Все, кто был тогда, все мы безисключения, унесем эти страшные тайны с собой в могилу.

Мир устанавливался среди недоверия и ненависти. Мы сХулианом жили в нищете. Мы потратили все сбережения и ночные трофеи ЛаинаКубера, и в доме уже не оставалось ничего, что можно было бы продать. Я тщетнопыталась найти работу переводчицы, машинистки или, на худой конец, прачки. Какоказалось, моя служба в издательстве Кабестаня наложила на меня печатьнеблагонадежности. Один чиновник в дорогом костюме, с набриолиненными волосамии тонкими холеными усиками — один из сотен ему подобных, которые, словно грибыпосле дождя, повылезли изо всех щелей в послевоенные месяцы, — намекнулмне, что такая привлекательная девушка, как я, не должна посвящать себя стольобыденной работе. Соседи, искренне верившие, что я ухаживаю за своим несчастнымобезображенным мужем, вернувшимся инвалидом с войны, иногда в качествемилостыни предлагали нам молоко, хлеб или сыр, а порой даже соленую рыбу иликолбасу, которую им присылали родственники из деревни. Прожив несколько месяцевв нужде, понимая, что пройдет немало времени, прежде чем мне удастся найтикакую-нибудь работу, я решила воспользоваться одной хитростью, позаимствованнойиз романов Хулиана.

Я написала письмо матери Хулиана в Боготу, представившисьначинающим адвокатом, с которым покойный сеньор Фортунь якобы консультировалсяза некоторое время до своей смерти, приводя в порядок дела. Я сообщила ей, чтотак как сеньор Фортунь скончался, не оставив завещания, теперь его наследство,состоящее из квартиры в доме на Сан-Антонио и магазина в том же здании,теоретически переходит его сыну Хулиану, предположительно проживающему визгнании во Франции. В связи с тем, что в права наследования никто не вступил,а сама она находится за границей, адвокат, которого я нарекла Хосе Мария Рекехов память о первом мальчике, поцеловавшем меня, просил у сеньоры Караксразрешения уладить необходимые формальности для оформления документов напередачу собственности в право пользования ее сыну, с которым он собиралсясвязаться через испанское посольство в Париже, что подразумевало временнуюответственность с его стороны за имеющуюся собственность, так же как и некотороематериальное вознаграждение. Я, в лице вымышленного адвоката, просила еесвязаться с управляющим домом, чтобы переслать необходимые документы нанедвижимость и чеки на определенную сумму для уплаты сопутствующих расходов вадвокатскую контору Рекехо, на имя которого я арендовала на почте абонентскийящик, указав адрес старого заброшенного гаража в двух кварталах от особнякаАлдайя. Я рассчитывала на то, что обрадованная представившейся возможностьюпомочь Хулиану и восстановить с ним контакт Софи не будет вникать в моююридическую галиматью и согласится оплатить счета из далекой Боливии.

Спустя некоторое время управляющий домом на Сан-Антонио сталполучать ежемесячные почтовые переводы, плату за квартиру Фортуня ивознаграждение за услуги адвокатской конторы Хосе Мария Рекехо, которыедобросовестно пересылал в виде чека на предъявителя на абонентский ящик№ 2321 в Барселоне, указанный Софи Каракс в одном из ее писем. Потом язаметила, что управляющий по собственной инициативе каждый месяц в качествепроцентов оставлял себе некоторую сумму, но предпочла ничего ему не говорить.Так он продавал мне свое молчание, не задавая лишних вопросов. На оставшиесяденьги мы с Хулианом вполне могли существовать. Так прошло несколько лет,проведенных в страхе и отчаянии. Со временем я начала получать заказы напереводы. Уже никто не вспоминал о Кабестане. Политика, которую проводиливласти, подразумевала полное забвение былого соперничества и былых обид. Я жилав постоянном страхе того, что Фумеро вновь может начать копаться в прошлом ирешит возобновить преследование Хулиана. Иногда я говорила себе, что этоневозможно, что он давно считает Каракса мертвым или просто забыл о егосуществовании. Фумеро уже не был наемным убийцей, как прежде. Теперь он былпубличной персоной, человеком Режима, который не мог позволить себе роскошьохоты на призраков, подобных Хулиану. Но слишком уж часто я в холодном поту и сбешено колотящимся сердцем просыпалась среди ночи, думая, что в дверь ломятсяагенты полиции. Я опасалась, что кто-нибудь из соседей, заподозрив неладное смоим больным мужем, который никогда не выходил из дома, а временами рыдал какбезумный и бился о стену, донесет на нас в полицию. Я боялась, что Хулиан сновасбежит, в диком желании сжечь все свои книги и уничтожить то немногое, что ещеоставалось от него самого, чтобы навсегда стереть последние следы своегосуществования. Я так боялась всего этого, что не заметила, как стала старше, незаметила, что жизнь проходит мимо, что свою молодость я пожертвовала любви кчеловеку с искалеченной душой, к человеку-призраку.