Когда я рассказала Хулиану, что продала ручку, я боялась,что он выйдет из себя. Но он лишь ответил, что я правильно поступила, потомучто он ее не заслуживал. Однажды я как обычно ушла искать работу. Вернувшисьдомой, Хулиана я не застала. Его не было до самого рассвета. В ответ на мойвопрос, где он был, Хулиан достал из кармана пальто, прежде принадлежавшегоМикелю, несколько смятых купюр и положил на стол. С того дня он стал куда-тоуходить почти каждую ночь. Закутанный в пальто и шарф, в натянутой на глазашляпе и в перчатках он казался очередной ночной тенью, неотличимой от прочих.Хулиан никогда не говорил мне, куда уходит. Возвращаясь, он приносил деньги илидрагоценности. Спал он по утрам, сидя в кресле с открытыми глазами. Как-то раз,случайно, я обнаружила в его кармане обоюдоострый нож с лезвием, котороевыбрасывалось автоматически. Сталь была покрыта бурыми пятнами.

Именно тогда на улицах поползли слухи о каком-то человеке,разбивающем по ночам витрины книжных магазинов и сжигающем книги. Иногдастранный вандал забирался в библиотеки и дома коллекционеров. Он всегда уносилс собой несколько томов, которые потом сжигал. В феврале 1938 года я пришла водну букинистическую книжную лавку и спросила, можно ли найти в городекакую-нибудь книгу Хулиана Каракса. Хозяин ответил, что это практическиисключено: кто-то их планомерно уничтожает. У него самого было несколько романовКаракса, но он не так давно продал их странному незнакомцу, чей голос былоневозможно расслышать, и который тщательно скрывал свое лицо.

— Еще совсем недавно оставалось несколько экземпляровэтих книг в частных коллекциях Испании и Франции. Но многие владельцы предпочлиизбавиться от них. Они боятся, и я их не виню.

Иногда Хулиан исчезал на несколько дней. Затем он сталотсутствовать неделями. Он уходил и возвращался всегда по ночам. И всегдаприносил деньги. Он никогда ничего не объяснял, а если и рассказывал что-то,это были лишь бессвязные эпизоды. Он говорил, будто уезжал во Францию. Париж,Лион, Ницца… Порой из Франции на имя Лаина Кубера приходили письма. Все онибыли от букинистов и библиофилов. Иногда кто-то из них сообщал, что обнаружилэкземпляр романа Каракса. Тогда Хулиан надолго исчезал и возвращался страшным,как волк, от которого несло гарью и злобой.

В один из его отъездов, гуляя по галереям собора, я случайновстретила шляпника Фортуня. Он все еще помнил меня с того самого дня, когда,два года назад, мы с Микелем пришли в его мастерскую узнать о Хулиане. Шляпникотвел меня в угол и сообщил по секрету, что знает, что сын жив, но подозревает,что Хулиан не может связаться с нами по причине, которую он не может угадать.«Должно быть, из-за этого негодяя Фумеро». Я заверила его, что тоже так думаю.Годы войны оказались очень успешными для Фумеро. Он менял покровителей каждыймесяц. Сначала это были анархисты, потом коммунисты, потом все, на кого криваявыведет. И все они величали его шпионом, наемником, героем, убийцей,конспиратором, интриганом, спасителем или демиургом. Но это не имело никакогозначения. Все они боялись Фумеро. И все хотели видеть его своим союзником.Слишком занятый интригами в прифронтовой Барселоне, Фумеро, казалось, забыл оХулиане. Вероятно, он, как и шляпник, думал, что Каракс давно сбежал и найтиего невозможно.

Сеньор Фортунь поинтересовался, давно ли я знаю Хулиана. Яответила, что очень давно. Тогда он попросил меня рассказать ему о сыне, о томчеловеке, каким он стал, ведь сам он, с грустью признался мне шляпник, никогдане имел возможности узнать Хулиана. «Жизнь разлучила нас, понимаете?» Он обошелвсе книжные магазины Барселоны в поисках хотя бы одной книги Хулиана, но так ине смог ничего найти. Ему рассказали, что какой-то сумасшедший тоже разыскиваетэти книги, чтобы потом сжечь их. Шляпник был уверен, что это дело рук Фумеро. Яне стала разубеждать его. Я лгала, как умела, из жалости или со зла — не знаю.Я сказала Фортуню, что Хулиан, скорее всего, вернулся в Париж, что у него все впорядке и что, как мне казалось, он очень дорожит своим отцом. «Из-за этойвойны, — сетовал шляпник, — все порушилось». Перед тем какпроститься, он настоял на том, чтобы я взяла его адрес и адрес его бывшей жены,Софи, отношения с которой у него наконец наладились, «после стольких летнедоразумений». Софи жила в Боготе с преуспевающим доктором, рассказал мнеФортунь. Она открыла частную музыкальную школу и в письмах всегда спрашивала оХулиане.

— Это единственное, что нас все еще объединяет,понимаете? Только эти воспоминания. В жизни ты совершаешь много ошибок, но лишьв старости начинаешь понимать это. Скажите, а вы верите в Бога?

Я попрощалась, пообещав шляпнику написать ему и Софи, если уменя будут новости о Хулиане.

— Его мать будет счастлива вновь услышать о своем сыне.Вы, женщины, больше верите сердцу, чем всяким глупостям, — печальнозаключил он. — Потому и живете дольше.

Несмотря на все неприятные слухи, которые ходили о Фортуне,я вдруг испытала острую жалость к несчастному старику. В этой жизни ему толькои оставалось, что поджидать сына, лелея пустые надежды обрести утраченноеблагодаря чудесному вмешательству какого-нибудь из многочисленных святых,которым он так благоговейно молился в часовнях собора. Раньше я представлялаего чудовищем, злобным и коварным существом, но сейчас шляпник показался мнедобродушной, слепой жертвой заблуждений, как все мы. То ли оттого, что ончем-то напоминал мне моего собственного отца, который прятался ото всех, и впервую очередь от самого себя, среди книг и теней, то ли оттого, что, сам тогоне подозревая, стал еще одной нитью, связывающей меня с Хулианом, поскольку мыоба ничего так не желали, как вновь быть рядом с этим человеком, я прониклась кстарому шляпнику тихой нежностью и стала его единственным другом. Нерассказывая об этом Хулиану, я часто навещала его отца в доме на Сан-Антонио.Он уже не работал.

— У меня уже нет ни рук, ни зрения, ни клиентов… —часто повторял Фортунь.

Он обычно ждал меня по четвергам и угощал кофе, печеньем исладостями, к которым сам едва притрагивался. Он часами мог рассказывать одетстве Хулиана, о том, как они вместе работали в мастерской, показывал мнесемейные фотографии. Он отводил меня в комнату Хулиана, ставшую для негомузеем, доставал его старые тетради, ничего не значащие безделушки, книги.Фортунь теперь почитал их как реликвии той жизни, которой никогда несуществовало, забывая, что уже много раз рассказывал мне эти истории ипоказывал эти вещи, заменявшие для него общение с сыном. В один из такихчетвергов я столкнулась на лестнице с доктором, вышедшим от шляпника. Яспросила его, как здоровье сеньора Фортуня. Он с подозрением взглянул на меня:

— Вы его родственница?

Я объяснила, что являюсь близким другом бедного старика.Тогда доктор сказал, что Фортунь очень болен, и жить ему осталось считанныемесяцы.

— Что с ним?

— Я мог бы сказать вам, что это сердце, но вдействительности его убивает одиночество. Иногда воспоминания ранят больнее,чем пули.

Увидев меня, шляпник очень обрадовался. Он признался, что недоверяет доктору. Врачи — они ведь как второсортные знахари, говорил он.Фортунь всю свою жизнь был глубоко верующим человеком, а к старости егорелигиозные убеждения только укрепились. Он объяснил мне, что во всем видитпроиски дьявола. Дьявол затмевает людям разум и губит их.