– Какие у вас основания надеяться, что повторнаяпоездка будет удачнее? – спросил Фандорин.

– Два, и оба стопроцентные, – гордо сообщилАлоизий Степанович. – Во-первых, я получил в губернии портфели для раздачипереписчикам. Дешёвенькие, из коленкора, но портфель для крестьянина – этоого-го! Я сильно рассчитываю на этот стимул. Ну а во-вторых, меня будетсопровождать человек, который хорошо умеет разговаривать с крестьянами. ЛевСократович Крыжов, из ссыльных. Временно назначен товарищем председателястатистической комиссии. Необыкновенная, чудеснейшая личность!

По реке

Что господин Крыжов личность необыкновенная, было видносразу – по обветренному, мужественному лицу, по спокойным глазам, по небрежнойловкости, с которой он управлял обеими повозками: и передней, в которой ехалсам, и задней, где разместился Кохановский с портфелями, чернильницами,переписными листами и прочей канцелярией. Со своей норовистой каурой лошадкойуездный статистик совладать не смог, и на второй версте пути Крыжов отобрал унего вожжи – привязал к задку своих саней. Поразительно, но каурая сразууспокоилась, и охотно бежала сзади, даже не натягивая поводьев. Животныеотлично чувствуют, с кем можно артачиться, а с кем нельзя. С Львом Сократовичемявно не стоило.

«Чудеснейшим», правда, товарищ председателя Фандорину непоказался. Поскольку повозка Кохановского была перегружена, «турист» и егослуга поместились в передних санях, так что у Эраста Петровича была возможностьразглядеть этого человека вблизи.

Крыжову было, пожалуй, лет пятьдесят. По виду обычныйкрестьянин: в овчинном полушубке, в валенках, перепоясан кушаком, серая бородапо-мужицки неухожена, руки грубые, с обломанными ногтями. Но посконность неизображает, говорит по-столичному, без сермяжности. И к народу-богоносцу,похоже, относится без обычных интеллигентских слюней. На вопрос, как онсобирается уговаривать раскольников не противиться переписи, товарищпредседателя презрительно сплюнул коричневой от махорки слюной.

– «Уговаривать». Эту публику уговаривать – только хужеделать. Припугну как следует: мол, станете упираться – казаки вас насильнопересчитают. Казаков они в жизни не видывали, да у нас в губернии их и нет, нотем оно страшнее. Мужик – дурак. Его, дикаря сиволапого, надо к свету зашиворот волочь, да ещё палкой погонять. – Подхлестнул крепкого мохнатого конька,без труда тащившего сани с тремя ездоками, затянулся цигаркой, снова сплюнул.

Впрочем, Лев Сократович предпочитал помалкивать, бытьприятным не пытался. На Фандорина с Масой взглянул всего один раз, в самомначале, очень внимательно, и больше головы в их сторону не поворачивал. Так чтонасчёт «чудеснейшего» Алоизий Степанович явно спрекраснодушничал.

День был пасмурный, волглый, чрезвычайно тёплый. Санинеслись по твёрдому, слежавшемуся насту лучше, чем по шоссе. Отправляясь насевер, Эраст Петрович готовился к морозам, а угодили в оттепель. Дорожныйтермометр показывал плюс четыре, с веток капало, из-под снега кое-гдевыглядывал красивый зеленоватый лёд.

Японец, надевший две пары шерстяного белья, ватные штаны,валенки с галошами, волчью шубу и лисий малахай, весь упарился. Наконец, невыдержав, снял шапку, подставил мокрый от пота ёжик волос встречному ветерку.

Тут Крыжов, который хоть назад и не смотрел, но,оказывается, все видел, обернулся, вырвал малахай, нахлобучил Масе на макушку ибуркнул:

– Скажите вашему калмыку, что он застудит свою глупуюбашку. На реке это моментально.

– Господин, мне не нравится этот человек, –пожаловался камердинер по-японски, но остался в шапке. – Мне очень жарко,и я сильно сожалею, что не захватил свой веер.

Утешился тем, что достал из кармана леденец и сочинилгрустное семнадцатисложное трехстишье:

Гибнуть от жары

Среди льда и снегов —

Адская мука.

Русло реки белой змеёй извивалось меж лесистых берегов.Покрытые тающим льдом сучья казались стеклянными, а когда из-за туч на минуткувыглянуло солнце, все вокруг заиграло радужными бликами, будто качнулисьподвески огромной хрустальной люстры.

Чувствительный к прекрасному японец немедленно откликнулсяпятистишьем из тридцати одного слога:

Я спустился в ад,

Чтоб увидеть красоту,

Какой нет в раю.

Скажи, есть ли на свете

Сатори изысканней?

Лев Сократович же по поводу буйства радужных сполоховсказал:

– Чёртова иллюминация. Глаза заболели.

До первого староверческого поселения, большой деревниДенисьево, по Выге было 50 вёрст. Выехали из Стерженца ещё затемно, и к полуднюдве трети пути остались позади.

Не спросив начальника, Крыжов вдруг объявил:

– Привал.

И повернул лошадь к берегу.

Быстро, не сделав ни одного лишнего движения, нарубилсучьев, запалил костерок. Стали пить чай с ромом из общего котелка, а ели всяксвоё: статистик жевал малоаппетитные бутерброды с сыром, его помощник грызкакие-то бурые лоскуты – вяленое лосиное мясо, Фандорин с Масой подкрепилисьрисовыми колобками с сырой рыбой.

Поев, закурили: Крыжов пахучую махорку, Кохановскийпапиросу, Фандорин сигару, Маса костяную японскую трубочку.

Тут-то впервые и завязалось некое подобие общей беседы.

– Зачем поехали? – спросил Эраста Петровича бывшийссыльный. – Любопытствуете на наших могикан посмотреть? Или по делу?

– Любопытствую.

Как ни странно, но этот короткий и не слишком вежливый ответгрубому Льву Сократовичу, кажется, понравился. Может быть, своейоткровенностью?

Второй вопрос был неожиданным:

– Вы какого вероисповедания?

Фандорин пожал плечами:

– Никакого. Всякого.

– Пантеист, что ли? – усмехнулся Крыжов. –Мне, собственно, всё равно. Я в Боженьку не верую. А спросил вот зачем. Советхочу дать. Коли вы по-всякому веровать можете, то побудьте-ка пока старообрядцем.Пускай не шибко богомольным, у городских это часто бывает, но говорите всем,что вы из староверческой семьи. Иначе ничего путного из вашего вояжа неполучится. С «табашником-щепотником» никто и говорить не станет. Так чтосигарки ваши припрячьте, а как въедем в деревню, перекреститесь двоеперстно, нещепотью. Умеете? Нет, неправильно! Мало сложить средний и указательный, нужноещё из трёх остальных «троицу» построить. Вот так, – показал он.