Совет был неглуп. Выпустив последнюю струйку ароматногодыма, Фандорин велел Масе убрать курительные принадлежности на самое дночемодана.

– Почему местные с вами-то разговаривают? –спросил Эраст Петрович. – Вы ведь раскольником не прикидываетесь?

– Я другое дело. Я ссыльный, а значит, по-ихнему, отцаря пострадал. Поэтому мне доверяют и даже на мою махорку не серчают.

– А у меня старообрядчество вызывает восхищение! –воскликнул Алоизий Степанович, которому, видимо, нужно было поминутно чем-товосхищаться. – Это настоящее, исконное русское христианство. И дело не вобряде, а в духе. Православие – вроде департамента при правительстве, служит нестолько Богу, сколько кесарю. Что это за Христова вера, если её кесарипоощряют? А раскол от государства держится наособицу. Только такою – нагой,гонимой, бессвященной – и должна быть настоящая вера! Не в пышных храмах онаживёт, не на епископских подворьях, а в душах. Здешние жители сплошьбеспоповцы, сами службы служат, в домашних молельнях. Свободный выбор и радениеза свои убеждения – вот что такое староверие!

Его помощник только скривился.

– Косность, суеверие и тупое мужицкое упрямство. Лучшесдохнут, а нового в свою убогую жизнь не пустят. Помяните моё слово, ещёдождёмся из-за переписи гарей.

– Каких г-гарей? – спросил Эраст Петрович.

– А это когда раскольники сами себя сжигают. Как вовремена протопопа Аввакума. Тут по лесам, по скитам не одна тыща народу смолитовкой да песнопением заживо сгорела. И в восемнадцатом столетии, и приНиколае Палкине, когда тот начал раскол прижимать. Старики со старухами помнят.Я-то по деревням много езжу, слышу разговоры. Для раскольника переписные листки– Антихристова печать. Знаете, как они говорят? Нечистый перед концом светахрестьянские души считает, чтоб ни одна не спаслась. Ходят кликуши, баламутятнарод. Кто призывает в огонь, кто в землю живьём, а самые благостные – запоститься,то есть голодом себя уморить.

– Ну, до этого не дойдёт, – махнул рукойКохановский. – Поговорят и успокоятся. Боюсь только, как бы перепись несорвали.

– Конечно, успокоятся, – с видимым сожалениемпризнал Крыжов. – Без искры даже сухой хворост не займётся. Эх, кабы вовремена наших идиотских хождений в народ этакий подарок от властей. Уж мы бымужичка колыхнули! А так только зря пропали, и какие люди! Один СергейГеннадьевич всех нынешних эсдеков стоил…

– Кто-кто? – удивился Алоизий Степанович, Фандоринже посмотрел на бывшего ссыльного с новым интересом.

Вопрос так и остался без ответа – Крыжов не слишкомцеремонился со своим начальником.

Поменяв тему, Лев Сократович спросил, не был ли случайногосподин Кузнецов в Москве, когда там на Ходынском поле передавили кучу народу.А когда узнал, что да, был и видел все собственными глазами, принялся жадновыспрашивать подробности.

Фандорин отвечал неохотно – у него с Ходынкой были связанытягостные воспоминания, но Лев Сократович не отставал и лишь приговаривал:«Хорошо! Ах, как хорошо!»

– Да что ж тут хорошего, п-позвольте спросить? –рассердился наконец рассказчик. – Полторы тысячи убитых, несколько тысячпокалеченных!

– Ещё одна пробоина в корабле дураков. Скорейпотонет, – отрезал Крыжов и так расстроил этим людоедским высказываниемглавного уездного статистика, что тот захлопал ясными, близорукими глазами и ник селу ни к городу залепетал про погоду:

– Какой тут климат удивительный! Тысяча вёрст к северуот Москвы, а на десять градусов теплее! Поразительная теплынь! Уже целую неделюдержится! Мне рассказывали старожилы, что такого января не бывало с тысячавосемьсот…

– Пора, едем, – прервал его Крыжов,поднимаясь. – Оттепель эта чёртова некстати. На реке, где ключи бьют, лёдподтаял. Я-то гляжу, куда еду, а если кто спьяну или без понятия, запростопровалится.

И ведь накаркал, недобрый человек.

Катастрофия

Река сузилась, огибая каменный утёс, потом снова расправилаберега. Мохнатый конёк с разбегу вылетел из-за поворота и, всхрапнув, прянул всторону – Эраст Петрович едва успел ухватиться за край саней, Маса же и вовсекубарем полетел в снег.

Картина, открывшаяся взору путешественников, была пугающей ив первый миг малопонятной, даже абсурдной.

Под самым обрывом во льду зиял разлом, в котором колыхаласьтёмная вода. Из воды тянулся брезентовый повод, в который изо всех сил вцепилсятощий, долговязый человек в чёрном. Сзади стоял ещё один, в таком же одеянии,но низенький и очень толстый – он тянул долговязого за пояс. Эрасту Петровичуэта сцена напомнила народную сказку про репку, лишь внучки да кошки с мышкой нехватало, но многоопытный Лев Сократович сразу понял, в чём дело:

– Тьфу! Болваны долгополые! Упустили под лёд и коня, исани.

Толстый обернулся, увидел людей и жалобно крикнул, налегаяна букву «о»:

– Люди добрые! Помогайте, тяните! Катастрофия! Лошадьпотонула! Сани! Имущество! Шуба лисья!

Это был священник, причём немалого звания, если судить побогатому золочёному кресту, по щекастой физиономии, по добротной шерстянойрясе. Второй тоже обернулся, разинул рот. Этот был совсем молодой, с жидкойпшеничной бородкой, в огромных стоптанных валенках.

– Дьякон, дурья башка, не выпускай! – накинулся нанего толстый, ткнул кулаком в спину. – Тяни ты, тяни! Подсобляй,православные!

Фандорин хотел вылезти из саней, но Лев Сократович остановилего движением руки.

– Давно провалились? – спокойно спросил он.

– Полчаса-то будет, – бойко ответил дьякон, слюбопытством разглядывая незнакомцев.

Из вторых саней с причитаниями выскочил Кохановский.

– Отец Викентий! Господи, как же это? Ах, ах! Что жевы, господа, помочь нужно! Это наш благочинный, отец Викентий! Лев Сократович,Эраст Петрович, хватайтесь!

– Бесполезно, – отрезал Крыжов. – Лошадьпотопла, а сани мы не вытащим. Отпускай вожжи, дьякон.

Молодой священнослужитель охотно послушался, и повод соскользнулв воду. Благочинный только охнул.

– У меня там сундук! В нём облачение, бельё козьегопуха, сорочки! И шуба, шуба! Жарко стало, скинул! Всё ты, Варнава! –замахнулся он на дьякона. – Куда гнал, стручок лузганый? Ныряй теперь,доставай!

Варнава шмыгнул носом и попятился. Лезть в ледяную воду емуне хотелось.