– Не достанет, – сказал Лев Сократович. –Здесь омут, и ключ со дна бьёт. Потому и подтаяло. Коль взялись ехать по реке,лёд чувствовать нужно… Ладно, господа, время. Нужно в Денисьево засветлопопасть.

Он дёрнул за поводья, отводя лошадь подальше от опасногоместа.

– Погодите! – возопил отец Викентий. – Амы-то? Мы-то как же? Без средства передвижения, без тёплого одеяния!

Но Крыжов был невозмутим:

– Ничего. До деревни двенадцать вёрст, мороза нет.Дотрусите как-нибудь. Разогреетесь.

– Грешное говорите! – ещё пуще взволновалсяблагочинный. – Какое непочтение к особам духовного звания! Я вас не велю кпричастию допускать!

– Нно, пошёл! – прикрикнул Лев Сократович на замешкавшегоконька. – Что мне ваше причастие? Я атеист. Господин Кохановский тоже неиз богомольцев. Кузнецов – раскольник. А его азиат, надо полагать, и вовсебарану или верблюду молится.

На помощь священнику пришёл гуманный Алоизий Степанович:

– При чём тут религия? Нельзя бросать людей в беде! Мыможем потесниться.

– Вы в статистической комиссии распоряжайтесь, –не поддавался Крыжов. – А на реке уж позвольте мне. Нельзя лошадейперегружать, надорвём. Нам ещё до верховьев добираться.

Не уступал и Кохановский. Завязалась дискуссия,сопровождаемая то жалобными, то возмущёнными возгласами благочинного. Дьякон-топомалкивал. Шмыгал носом, с любопытством вертел головой, наблюдая за спорящими.Его, в отличие от отца Викентия, перспектива двенадцативерстной пешей прогулки,видимо, не пугала.

– Хорошо! Предлагаю решить вопрос демократическимпутём! – предложил Алоизий Степанович. – Думаю, вы, как прогрессивныйчеловек, согласитесь. Проголосуем: брать их с собой или не брать.

– Я за! – сразу крикнул благочинный.

– Церковь выступает против всеобщего избирательногоправа, – напомнил ему Крыжов. – Так что святые отцы не участвуют. Я –против.

– Я тозе, – решительно поддержал его Маса. –Росядь – дзивое сусетво, её дзярко. Этот черовек сриськом торустый, –показал он на отца Викентия.

– Не толстый, а тучный, – обиделся тот и горькопосетовал. – Эх, господа демократы, нехристю косоглазому электоральныеправа выделили, а исконных русаков побоку? Доверь вам Русь-матушку! – Онвоздел руки к Фандорину. – На вас единственно уповаю! Хоть вы и старойверы, но ведь одному Христу ревнуем!

– П-право, господа, едем. Мы и так потеряли многовремени, – примирительно сказал Эраст Петрович. – Чтобы неперегружать лошадей, будем ехать по очереди. Вы, святой отец, пожалуйте в нашисани, а вы, отец дьякон, во вторые. Залезайте под полость, грейтесь. Я пойдурядом, а через версты две п-поменяемся.

– Истинное являете милосердие, – чуть непрослезился благочинный, скорей пролез под медвежью шкуру и тут же сменилтон. – Ну, чего ждём? Трогайте!

Не прошло и десяти минут, как Фандорин горько пожалел освоём человеколюбии. Пока отец Викентий жаловался, как тяжко благочинствоватьнад округом, где православных почти нет, а сплошь одни раскольники, было ещётерпимо, даже познавательно. Но потом у отогревшегося представителя правящейцеркви возникла блестящая идея: раз слушателю деваться все равно некуда, непомиссионерствовать ли, не спасти еретическую душу?

На чёрствого Крыжова он порох тратить не стал, взялся заЭраста Петровича, очевидно, сочтя его самым слабым звеном в цепи иноверцев иатеистов.

– Как вас по имени-отчеству? Из каких же раскольниковбудете? – вкрадчиво спросил отец Викентий. – Обличье у вас ненашенское.

– Эраст Петрович. Я м-московский, – ответилФандорин и, вспомнив, что раскольники имеют в Первопрестольной собственноеместо обитания, прибавил: – Из Рогожской слободы.

– А-а, москвич. То-то я слышу – говор грубый, всё «а»да «а», будто собака лает. Рогожские старообрядцы не то что здешние, высвященство признаете, своего епископа имеете. Начальствопочитание это хорошо,это уже пол-веры. По лицу и манерам вашим, любезный Ерастий Петрович, видно,что человек вы книжный и просвещённый. Как же это вы троеперстие отвергаете?Разве не сказано чёрным по белому: «Перве убо подобаетъ ему совокупити десныяруки своея первыя три персты, во образъ Святыя Троицы»? А ещё дозвольте вас пропатриарха Никона спросить, который для ваших единоверцев хуже диавола. Разве неисполнил сей муж задачу великую, государственную, когда сызнова воссоединил всецеркви византийского корня, да привёл их под сень московскую? Разве не должнымы, славяне, возблагодарить…

Маса, зажатый в самый угол саней упитанным отцом Викентием,не выдержал и сказал по-японски:

– Садитесь на моё место, господин. Я разомнуноги. – И проворно вылез, отретировался назад, ко вторым саням.

Комментарий священника был таков:

– Не выдержало ухо басурманово благочестивой речи. Тожеещё и об этом задуматься вам не мешало бы. Если нехристю слова мои поперёксердца, значит, они и черту не угодны. А сие, согласно законам логики,означает, что они угодны Господу. Вот и рассудите как умный человек: коли моислова богоугодны, так, стало быть, в них истина… Я вижу в вашем взоре сомнение?

– Нет-нет. Мне просто нужно сказать два словаг-господину Кохановскому, – пробормотал Эраст Петрович и тоже отстал,прибился к задним саням.

Там, оказывается, тоже говорили о божественном.

– Красота-то, красота какая! – восхищалсядьякон. – Как это люди есть, кто в Бога не верует? Видал я на картинкахтворения прославленных художников. Отменно хороши – нечего сказать. Но что ихтворения, хоть бы даже самого господина Айвазовского, против вот этого? –обвёл он рукой берега, реку, небо. – Как лужица малая против океана!

– Это верно, это вы замечательно верно сказали! –признал Кохановский.

– То-то что верно. – И Варнава запел звонкимдискантом 23-ий псалом. – «Господня земля, и исполнение ея, вселенная ивсе живущие на ней! Той на морях основал ю есть и на реках уготовал ю есть!»

Маса припустил обратно к первым саням. От поспешности инепривычки к валенкам споткнулся, еле удержался на ногах, и дьякон, оборвавпение, заливисто расхохотался – так развеселил его неуклюжий инородец.

Вдали, над высоким берегом, показались дома деревниДенисьево: большущие, с крошечными резными оконцами. Из труб к небу тянулисьбелые столбы дыма.

Внезапно передние сани остановились – возница резко натянулповодья.