– Кохановский, слышите? – крикнул Лев Сократович,приподнявшись на облучке. – Собаки воют. Странно.

Позор на всю Европу

И действительно, по всей деревне, словно сговорившись, вылипсы. Никаких других звуков не было: ни голосов, ни шума работы – лишь унылый,безутешный хор собачьей тоски.

– Что у них там стряслось? – недоуменно спросилКрыжов, трогая с места. – Померли, что ли?

Нет, не померли.

Когда сани подкатили к околице, из ближнего дома выскочиластаруха и, мелко семеня, побежала куда-то по улице. На приезжих не оглянулась,что для жительницы захолустной деревни было удивительно.

Лев Сократович окликнул её:

– Эй, старая!

Но бабка не остановилась.

Тогда Кохановский соскочил с облучка, бросился вдогонку.

– Почтеннейшая! Мы из уезда, по поводу переписи! Где бынайти старосту?

При слове «перепись» старуха наконец обернулась, и сталовидно, что её лицо искажено то ли горем, то ли страхом. Она перекрестиласьдвумя пальцами, громко пробормотала: «Тьфу на тебя!» и, не ответив, юркнула заугол ближайшего дома.

– Что за чёрт, – растерянно пролепетал АлоизийСтепанович.

Фандорин с интересом рассматривал поселение.

Староверческая деревня была очень мало похожа на обычные,среднерусские. Во-первых, впечатлял размер построек. Даже зажиточныекрестьянские семейства где-нибудь на Рязанщине или Орловщине не имеют такихдомов: высоченных, в два – два с половиной этажа, с десятком окон по фасаду, ана некоторых поверху ещё и резные балкончики. Во-вторых, совсем не былозаборов. Сосед от соседа здесь не отгораживался. А больше всего поражалаопрятность и ухоженность. Ни покосившихся крыш, ни куч мусора, ни кривыхсарайчиков. Всё добротное, крепкое, аккуратное. Из-за затянувшейся оттепелиснег на улице почти всюду потаял, но раскисшая грязь была присыпана жёлтымпеском, и полозья скрипеть скрипели, но не вязли, не застревали. Ближе к центрудома стали ещё лучше – на каменном подклете, с кружевными занавесками на окнах.

– Почему эта деревня такая богатая, господин? –спросил Маса.

– Потому что здесь никогда не было помещиков. Крометого, приверженцы этой веры не пьют водки и много работают.

Японец одобрил:

– Хорошая вера. Похожа на секту Нитирэн. Такая жедисциплинированная. Смотрите – все собрались на площади. Наверное, какой-нибудьсвященный праздник.

Эраст Петрович повернул голову и, действительно, увиделвпереди подобие небольшой площади, на которой густо стоял народ. Все столпилисьперед домом с червлёной крышей и нарядно проолифенными стенами. Сквозь тихийгул мужских голосов пробивались бабьи причитания и плач.

– Фуражки понаехали, – объявил Крыжов, встав наоблучок и глядя поверх голов. – Стряслось у них тут что-то. А ну, блюстителиверы! – крикнул он на задних. – Расступись! Дорогу начальству!

В толпе заоборачивались. Увидели городских людей, попа вчёрной рясе и быстро, словно боясь запачкаться, шарахнулись в стороны. Открылсяпроход, по которому вылезшее из саней «начальство» двинулось вперёд.

У деревенских на лицах появилось одинаковое выражение –смесь насторожённости и брезгливости. Когда отец Викентий, важнопереваливавшийся с боку на бок, задел рукавом рясы белобрысого мальчонку, матьподхватила малыша и прижала к себе.

Наконец, пробились к дому.

Обособленно от всех, словно по ту сторону невидимогобарьера, стояла небольшая группа людей: двое в форме и ещё двое одетыхпо-городскому.

– Это наш исправник, – на ходу пояснил ЭрастуПетровичу статистик, показывая на мужчину, вытиравшего платком распареннуюлысину. – А в чёрной шинели – Лебедев, следователь. Раз приехал вДенисьево – значит, преступление, и нешуточное… Приветствую вас, ХристофорИванович! Что здесь такое?

Следователь оглянулся.

– Алоизий Степанович? По переписным делам пожаловали?Ох, не ко времени.

– Да в чём дело?

Казённые люди поздоровались с председателем за руку, ксвященнику подошли под благословение, Эрасту Петровичу вежливо кивнули, но итолько – похоже, им сейчас было не до представлений. Двое штатских сосредоточенночто-то обсуждали вполголоса, на вновьприбывших едва посмотрели.

Куда-то исчез Лев Сократович. Только что был рядом, и будтосквозь землю провалился. Фандорин оглянулся, но и в толпе Крыжова не углядел.

– Выкинули фортель раскольнички, – злым тономначал рассказывать следователь Лебедев. – Целая семья заживо в землюзакопалась. Муж, жена, младенец восьми месяцев… Будет теперь шуму! А ещёназываем себя просвещённой страной. Позор на всю Европу!

– Как закопалась? – охнул Кохановский. –Неужто из-за переписи!?

– Разумеется. Напугались, болваны. Откапываем вот. Одинтруп уже достали…

Дьякон Варнава всхлипнул и перекрестился. У благочинного жеизвестие вызвало странную реакцию: он причмокнул толстыми красными губами,азартно раздул ноздри и, попятившись, скрылся в толпе, только высокаяфиолетовая камилавка закачалась над головами.

Но поведение священника сейчас занимало Фандорина меньшевсего. До двадцатого века оставалось три года, а здесь, на северо-востокеевропейского континента кто-то живьём лёг в могилу, испугавшись переписи! Слухислухами, вот ведь и Крыжов предупреждал, но поверить, что такое произойдёт насамом деле, было невозможно.

– Может быть, есть какая-то иная п-причина? –спросил он у следователя.

Тот лишь рукой махнул.

– Какая ещё «иная»! Сверху над миной записочка лежала.Можете ознакомиться. – И вынул из портфеля аккуратно сложенный листок.

При чём здесь «мина», Фандорин не понял, а спросить не успел– следователя отозвал исправник.

Зато откуда ни возьмись появился Лев Сократович. Лицо у негобыло напряжённое, хмурое, движения резкие.