немного неловко. Ее неприятно удивило, что Янне не сообщил родным о своей помолвке. Действительно, их кольца поразили всю семью. Но заметив искреннюю радость Анны, девушка успокоилась и оттаяла. Поздравляя жениха и невесту, Анна даже всплакнула. Зато Элина сияла, по-девичьи сочувствуя любви.

Они захлопотали, принялись готовить кофе и блинчики. Было слышно, как они за печью шепчутся о яйцах, и сахаре. Чего-то не хватало, и Элина побежала занимать у Эммы Халме.

Отто сидел на кровати, рассматривая будущую невестку. Почувствовав его пристальный взгляд, она совсем смутилась. Этого взгляда Отто почти никто не мог выдержать. Улыбчивые карие глаза его, казалось, видели насквозь, словно раздевали. А положение невесты, знакомившейся с роднею жениха, было вдвойне неловко. Haконец Отто стал задавать вопросы, и Санни кое-как совладала с собой.

— Когда же свадьба?

Как можно скорее...

— Ах, вот как? Ну что ж, бывает, бывает.

Но Санни спокойно отклонила догадку Отто, которая на сей раз не соответствовала действительности. Янне не принимал участия в разговоре. Он молча прохаживался по избе, занятый, видимо, своими мыслями. Невеста следи за каждым его движением, и глаза ее сияли безграничным восхищением и любовью. Но стоило Санни заметил, что воротничок Янне съехал чуть-чуть набок, как она, поморщась, тут же водворила его на место. И в глазах ее при этом мелькнуло что-то острое, жесткое. Наружностью Санни была совсем непримечательна. Рядом с высоким Янне она казалась маленькой. Глаза ее, как Отто потом определил, были «цвета ласточкиного помета». Каштановые волосы аккуратно собраны в тугой узел. Во всем её облике чувствовалась какая-то суховатость, а в поведении— подчеркнутая сдержанность. Она старательно чеканила каждое слово, как и подобает телефонной барышне.

Отто спрашивал себя: чем она привлекла Янне? И не мог найти ответа. Странно было, что парень терпит эту придирчивую чопорность. Иногда Янне, правда, тихонько улыбался, но говорить Санни не мешал.

— После смерти мамы мне пришлось оставить телефонную станцию, чтобы вести папино домашнее хозяйстве. Мне, конечно, нравилась моя специальность. Мы займем нижний этаж, а папа перейдет наверх, в мои комнаты. В доме Силандера действительно были две чердачные горенки, находившиеся в распоряжении Санни, и она любила называть их — «мои комнаты».

— Отец ужасно беспомощный человек в житейских вопросах. Он наверняка умер бы с голоду, если за ним не присматривать. Поэтому необходимо, чтобы он жил с нами. Он ничего не видит, кроме своих общественных проблем. Нынче он добился своего: наконец открывает филиал сельского кооператива. Это принесет ему дополнительные заботы, так как руководство товариществом остается на нем. Он сказал, что Янне сможет помогать ему, частично взяв на себя его функции. Но Янне следует начать изучение шведского языка, так как это совершенно необходимо, если он думает о более широкой общественной деятельности.

Когда Санни замолчала, маленький ротик сложился в пуговку, а рука заботливо коснулась прически. Отто хотелось рассмеяться, теперь уже добродушно, от всего сердца. Наивная важность девушки его совсем обезоружила.

Напились кофе и блинчики съели. Молодая пара собралась уезжать, а домашние вышли на двор проводить их и посмотреть велосипеды. Янне закрепил каждую штанину бельевыми прищепками, чтобы не прихватило цепью. Садился он с ходу: перекинул свою длинную ногу через седло и поехал. Санни садилась иначе, одной рукой придерживая юбку на коленях. На почтительном расстоянии собралась кучка зевак. После в деревне судачили:

— Сын Кививуори приезжал домой с невестой! Оба на велосипедах. Ну, у него-то, конечно, не собственный.

Анна слепо восхищалась будущей невесткой. Отто своего мнения не высказывал. Оску судил о невесте брата на свой манер.

— Да. Это ты так думаешь. А Янне все-таки поумнел, слава богу. Интересно, какую ты приведешь?

— Моя будет, во всяком случае, чуть потеплее. Черт возьми, уж мне-то не будут воротничок поправлять. Послушайте, печник Янне Кививуори, что с вами? В каком состоянии ваш пиджак?

— Я могу только бога благодарить! Столько ночей я не досыпала. Господи, ведь не знаешь, кто где...

Лина опять расплакалась и немного комично заговорила языком священного писания:

—...Сын мой... обрел наконец... обрел... супружеское ложе… тепло домашнее...

— Хе!.. По-моему, тепла-то в этой барышне и не хватает... На таком супружеском ложе Янне может спокойно давить клопов по стенам да говорить о папашиной кооперативной лавочке.

Оску сказал это злее, чем хотел бы, потому что умиление матери раздражало его. Но тут возмутилась Элина. Слова брата вызвали у нее непонятный приступ ярости. Она стала колотить Оску кулаками, сама чуть не плача.

— Вечно... всякие... гадости...

У Оску было одно защитное средство от таких нападок сестры: ему стоило только расставить пальцы и угрожающе нацелить их на грудь Элины, чтобы обратить ее в бегство. Вот и теперь девушка в испуге отскочила от него заслонив грудь руками.

— Ты мерзкий! Я всем расскажу, какой ты! Тебя никто не будет любить... Одни только... гадости!..

Элина рассердилась не на шутку. Пылая от обиды, она убежала в свою комнату. Помолвка брата наполнила ее семнадцатилетнее сердце восторженным чувством к его невесте и к их любви. А другой брат втаптывает в грязь это высокое чувство! Впрочем, она не умела долго сердиться. По крайней мере, на Оску. И теперь тоже все кончилось тем, что дверь приоткрылась и показалась голова брига. Уморительно вытянув губы, он пропищал:

— Цып... цып-цып-цып...

Элина бросила в него первое, что попалось под руку. Коробка спичек ударилась о дверь, за которой мгновенно скрылась голова Оску. Но в следующее мгновенье голова показалась снова:

— Ко-о... ко-ко-ко-ко!..

И Оску выбежал во двор. Элина уже простила его и даже улыбнулась, хотя еще не перестала сердиться. Но затем она вдруг вспомнила слышанные где-то гадкие намеки. Оскар ходит тайком к Ауне Леппэнен. Говорят, будто бы Ауне...

На лице девушки появился испуг. Она испугалась собственной мысли и той картины, которая ей представилась.

И смутилась, хотя никто не видел ее. Было стыдно за Оскара, но так же стыдно было волнения, возникшего в ней самой от этой мысли. Затем ее мысли обратились к Янне и Санни. Санни внушала ей безотчетную любовь, хотя они едва познакомились. Точно так же и старший брат теперь казался Элине очень хорошим.

Летний воскресный день уже склонялся, к вечеру. Солнечный свет становился красноватым, и дали за окном Элининой горенки казались прозрачными и словно уносились куда-то. И настроение Элины было так же прозрачно. Мысли о любви оторвались от Янне и Санни и сосредоточились на ней самой. В ее воображении уже слагался образ