А потом умолкала, ходила и опять повторяла эти слова.

Я знала, что она вспоминает о предостережениях злого духаАмеля. И знала, что Амель где-то недалеко; я слышала его, ощущала егоприсутствие.

Я знала, что Мекаре испытывает искушение позвать его;и чувствовала, что этого делать не стоит. Что будут значить для египтянего дурацкие выходки? Сколько смертных пострадает от его булавочных уколов? Тоже самое, что порывы ветра и летающие предметы. Но Амель услышал эти мысли – иразволновался.

«Успокойся, демон, – сказала Мекаре. – Подожди,пока ты мне не понадобишься!»

Впервые Мекаре заговорила со злым духом; и у меня поспине пробежал холодок.

Не помню, когда мы заснули. Но вскоре после полуночи меняразбудил Хайман.

Подумав, что это проделки Амеля, я чуть не обезумела. НоХайман жестом приказал мне успокоиться. Он был в ужасном состоянии. На нем былтолько простой ночной халат, ноги босые, волосы растрепаны. Очевидно, онплакал. У него покраснели глаза.

Он сел рядом со мной и спросил:

«Скажи мне, то, что ты говорила о духах, – правда?»

Я не стала объяснять, что это сказала Мекаре. Нас всегдапутали или принимали за единое целое. Я просто ответила, что это правда.

Я объяснила ему, что такие невидимые создания существоваливсегда; они сами сказали нам, что не знают ни богов, ни богинь. Они частохвастались своими проделками в больших храмах Шумера, Иерихона или Ниневии.Иногда они заявляли, что действительно являются тем или иным богом. Но мы зналикаждого из них и называли старыми именами; тогда они сразу же отказывались отновых.

Но я не сказала, что жалею о том, что Мекаре вообщерассказала подобные вещи. Какой теперь в этом смысл?

Он был сражен и слушал меня, слушал, как будто ему лгали всюжизнь, а теперь он увидел правду. Ибо его потрясло, когда духи устроили на гореветер, а на солдат обрушился ливень листьев. Именно в этом и кроется кореньверы – в смеси истины и ее материального подтверждения.

Но я почувствовала, что на его совести – или, скорее, на егорассудке – лежит еще более тяжкое бремя.

«Но избиение твоего народа – это священная война; это не былэгоистичный поступок, как ты говоришь».

«О нет, – ответила я. – Это был обычныйэгоистичный поступок, по-другому я его назвать не могу».

Я рассказала ему о присланной ранее табличке, о словахдухов, о страхах матери и ее болезни, а также о моей способности слышать правдув словах царицы, правду, с которой она сама не смогла бы смириться.

Не успела я закончить, как его надежды рухнули. Основываясьна собственных наблюдениях, он понимал, что я говорю правду. Он воевал настороне царя в ходе нескольких кампаний против иноземцев. Он привык к тому, чтовойны ведутся из корысти. Он видел кровопролития и сожженные города, видел, каклюдей угоняют в рабство, как возвращаются солдаты, нагруженные добром. Сам не будучисолдатом, он тем не менее многое понимал.

Но в наших деревнях нечего было брать; там не было земли,которая могла бы понадобиться царю. Да, он сознавал, что все было затеяно,чтобы захватить нас в плен. Он тоже испытывал отвращение к ложной священнойвойне против пожирателей плоти. И печаль его была сильнее поражения. Онпроисходил из древнего рода, он ел плоть своих предков, а теперь он должен былкарать за эти традиции тех, кого знал и любил. Мумификацию мертвых он считалотвратительным деянием, но еще большее неприятие в нем вызывала сопутствующаяей церемония, ибо она только усугубляла местные суеверия. Мертвых заваливалинесметными богатствами; разлагающимся трупам уделялось неестественное внимание– и все для того, чтобы люди не чувствовали себя виноватыми в отказе от старыхобычаев.

Эти мысли вконец его извели; он к ним не привык; большевсего его преследовали смерти, казни, кровопролития, свидетелем которых емупришлось быть. Как царица не могла понять такие вещи, так он не мог забыть оних; и теперь он терял выдержку, его затягивало в трясину, в которой можнобыло утонуть.

Наконец он оставил меня. Но перед уходом пообещал, чтоприложит все усилия ради нашего освобождения. Он не знал, как это сделать, нообещал попытаться. Он умолял меня не бояться. В тот момент я очень его любила.Тогда он был так же красив лицом, как и сейчас; но кожа у него была темнее, аволосы, доходившие до плеч, заплетены в косы; он выглядел как придворный, какчеловек, привыкший приказывать, как человек, пользующийся искренней любовьюсвоего повелителя.

На следующее утро царица снова прислала за нами. На этот разнас провели в ее личные покои, где не было никого, кроме царя и Хаймана.

Это было еще более роскошное помещение, чем большой зал водворце, заполненное красивыми вещами: резной диван с ручками в виде леопардов,кровать с пологом из тонкого шелка, зеркала, настолько идеально отполированные,что они казались волшебными. Сама царица выглядела настоящей искусительницей –богато одаренная природой, украшенная драгоценностями и надушеннаяблаговониями, она была не менее красива, чем любое из окружавших ее сокровищ.

Она опять принялась за расспросы.

Держась вместе, со связанными руками, мы были вынужденыслушать все ту же, что и накануне, чепуху.

И снова Мекаре говорила с царицей о духах; она объяснила ей,что духи существовали всегда, описала, как они хвастались своими играми сожрецами-чужеземцами. Она рассказала, как духи утверждали, что им нравятсяпеснопения египтян. Для духов это не больше чем игра.

«Но эти духи! Значит, они боги, судя по вашим словам? –сказала Акаша с великим трепетом. – И вы разговариваете с ними? Я хочуувидеть, как вы это делаете! Сейчас же поговорите с ними».

«Но это не боги, – сказала я. – Это мы и пытаемсявам втолковать. В отличие от ваших богов, как вы их описываете, духи не питаютотвращения к пожирателям плоти. Им это безразлично».

Я стремилась показать разницу: у духов нет принципов, сточки зрения морали они стоят ниже, чем мы. Но я понимала, что эта женщина неможет постичь смысл моих слов.

Я чувствовала, как в ней происходит война междуслужительницей Инанны, которая хотела считать себя благословенной, и темнойнеспокойной душой, которая в конечном счете ни во что не верит. Холодной былаее душа, а религиозное рвение попросту служило огоньком, которым она пыталасьрастопить этот холод.

«Все, что вы говорите – ложь, – заключила она. –Вы – злые, порочные женщины! Зачем я вообще тратила на вас свое время?»

Она приказала казнить нас. На следующий день нас должны былисжечь заживо, причем вместе, чтобы мы видели мучения и смерть друг друга.