Однако она отнеслась к нему совершенно равнодушно, сказав,что существуют сотни подобных древних мифов.

– Осирис был богом плодородия, – заявилаона, – хорошим богом в представлении египтян. Какое отношение все этоможет иметь к нам? – Она бросила взгляд на лежащие передо мнойкниги. – Тебе еще многому придется научиться, сынок. Множество древних боговбыли убиты, расчленены и оплаканы их богинями. Прочти мифы об Актеоне иАдонисе. Древние обожали такого рода истории.

И она ушла. Я остался один в освещенной свечами библиотеке идолго сидел среди своих книг, опершись локтями о стол.

Я размышлял о приснившейся Арману обители Тех, Кого СледуетОберегать, скрытой высоко в горах. Было ли все это магией, корнями уходящей вовремена древних египтян? Как могли Дети Тьмы забыть об этом? Вполне возможно,что и венецианский Мастер считал миф об убийце собственного брата Тифоне неболее чем вымыслом.

Взяв в руки долото, я вышел на улицу и на камнях, которыебыли гораздо древнее нас с Мариусом, выбил свои вопросы к нему. Мариус стал дляменя настолько реальным, что мы с ним уже беседовали точно так же, как когда-тоя вел долгие разговоры с Ники. Мариусу я поверял свои восторги, возбуждение инетерпение, смущение и замешательство, вызванные загадками и чудесамиокружающего меня мира.

По мере того как углублялось мое образование и расширялсякруг исследований, я постепенно начал понимать истинное значение понятиявечности. В мире смертных я был совершенно одинок, и послания к Мариусу немогли избавить меня от ощущения чудовищности собственной натуры, мучившего меняеще очень давно, в первые ночи, проведенные мною в Париже. В конце концов, ведьМариуса не было рядом.

Не было рядом и Габриэль.

Не успело наше путешествие начаться, а предсказания Арманауже частично сбылись.

Еще до того как мы покинули Францию, Габриэль пару разпрерывала наше путешествие и исчезала на несколько ночей. В Вене ее не былодома по две недели, а к тому моменту, как я обосновался в венецианском доме, унее вошло в привычку пропадать месяцами. Во время моей первой поездки в Рим онапропала на полгода. А после того как она бросила меня в Неаполе, я вернулся вВенецию один, со злости решив предоставить ей возможность самостоятельнодобираться домой. Что, впрочем, она и сделала.

Нужно ли говорить, что ее неудержимо влекли густые леса,высочайшие горы и необитаемые острова?

Каждый раз она возвращалась в совершенно растерзанном виде:туфли ее разваливались, одежда была порвана, а волосы свисали безнадежноспутанными локонами. Она выглядела не менее устрашающе, чем члены старинногопарижского общества, обитавшего на кладбище Невинных мучеников. Она бесцельнобродила в таком ужасном виде по комнатам дворца, вглядываясь в трещины наштукатурке или в отблески света на изгибах выдуваемого вручную оконного стекла.

– Зачем бессмертным читать газеты и жить водворцах? – спрашивала она. – Зачем носить в карманах золотые монеты?С какой стати они должны писать письма своей давно покинутой семье?

Быстрым шепотом она восторженно рассказывала о скалах, накоторые взбиралась, снежных лавинах, вместе с которыми кубарем скатываласьвниз, об открытых ею пещерах, наполненных таинственными письменами и древнимиископаемыми.

Позже она вновь исчезала так же тихо, как и появлялась, а яоставался ждать, горько вздыхая и сердясь, чтобы потом, когда она вновьвернется, осыпать ее упреками и высказать все свои обиды.

Однажды, во время нашего первого визита в Верону, онаудивила и испугала меня на одной из темных улиц.

– Твой отец все еще жив? – спросила она.

До этого ее не было около двух месяцев. Я очень страдал в ееотсутствие, и вот теперь она задала мне вопрос, как если бы для нее этодействительно имело значение. Однако когда я ответил ей, что он жив, но оченьсерьезно болен, она меня даже не услышала. Я постарался объяснить ей, что воФранции дела действительно обстоят неважно. Никто уже не сомневается, чтовот-вот грянет революция. Но она лишь покачала головой и отмахнулась.

– Не думай о них больше, – сказала она, –забудь.

И снова исчезла.

Но в том-то и дело, что я не хотел о них забывать. Япостоянно требовал, чтобы Роже сообщал мне сведения о моей семье. По этойпричине я писал ему гораздо чаще, чем в театр Элени. Я получал портреты своихплемянников и племянниц, а в ответ посылал во Францию подарки для них отовсюду,где только бывал. И, как любого смертного француза, меня пугала сама мысль о грозящейреволюции.

В конце концов, по мере того как отсутствие Габриэльстановилось все более и более продолжительным, а напряжение между нами после еевозвращения все возрастало, я стал часто ссориться с ней.

– Время отберет у нас семью, – говорил я. –Время уничтожит ту Францию, которую мы знали. Так почему же я долженотказываться от всего этого, пока оно еще у меня есть? Они нужны мне! Уверяютебя, они для меня означают жизнь!

Но это была только половина горькой правды. Так же, какостальных, я потерял и Габриэль. Она должна была догадаться, о чем я говорю,должна была услышать в моих словах упрек прежде всего самой себе.

Мои высказывания вызвали в ее душе печаль и нежность поотношению ко мне. Она позволяла мне переодеть ее в чистое платье, причесать ееволосы, а после мы вместе отправлялись на охоту и подолгу беседовали. Иногдаона даже соглашалась пойти со мной в казино или в оперу. В общем, на какое-товремя она вновь становилась настоящей прекрасной леди.

Такие моменты продолжали связывать нас друг с другом. Ониподдерживали нашу веру в то, что мы по-прежнему остаемся маленьким обществом,парой любовников, правящих миром смертных.

Сидя у очага на какой-нибудь загородной вилле или на козлахэкипажа, уносящего нас в темноту, в то время как я умело правил лошадьми, илигуляя рядышком по ночному лесу, мы обсуждали интересующие нас проблемы иобменивались впечатлениями.

Мы даже вместе обследовали дома, населенныепризраками, – это был новый способ времяпрепровождения, которыйвозбуждающе действовал на нас обоих. Иногда, услышав о появлении где-либонового призрака, Габриэль специально прерывала свои похождения, чтобы уговоритьменя отправиться туда и посмотреть.

Конечно же, в большинстве случаев мы никого не обнаруживалив тех пустых домах, о которых говорили, будто они служат пристанищемпривидений. А те несчастные, кого считали одержимыми дьяволом, чаще всегооказывались обыкновенными безумцами.