Утром я принялась обзванивать знакомых Лены.На свидание в тюрьму пускают не только близких родственников, и мне хотелосьнайти хоть кого-то, кто пришел бы и поддержал ее. На букве Д я поняла, чтопредпринимаю зряшные усилия. Реакция у всех была одинаковой. Сначала со мноймило разговаривали, но, лишь речь заходила о Лене и тюрьме, тон собеседников исобеседниц резко менялся. Друзья и подруги невразумительно мямлили о редкойзанятости, отсутствии свободного времени. Кое-кто спешно уезжал, кое-ктострашно, просто смертельно болел. Лишь одна дама проявила честность и рявкнула:

– Никогда не звоните в наш дом. Мы субийцей не хотим иметь никакого дела!

– Почему вы решили, что Лена убийца?

– Вчерашний «Московский комсомолец»читали? Нет? Так поинтересуйтесь! – И она со злостью швырнула трубку.

Я пошла к почтовому ящику, вытащила ворохгазет и прочла заметку.

«Сегодня жене известного литератора КондратаРазумова Елене предъявлено обвинение в убийстве мужа.

– Конечно, она отрицает свою вину, –сообщил нашему корреспонденту следователь Митрофанов, – но думаю, что подтяжестью улик ей придется сознаться. Вина Разумовой будет доказана полностью.

– Значит, вы считаете, что в этом громкомпреступлении виновата супруга?

– Без сомнений. Она единственнаяподозреваемая, и более того, у нас полно свидетелей».

Я отложила газету. Странное интервью. Насколькоя знаю, никто не может быть объявлен виноватым, кроме как по приговору суда. Доприговора любой обвиняемый считается невиновным. Крайне непрофессионально состороны следователя делать подобные заявления. Но свою роль заметка сыграла.Похоже, что почти все знакомые отвернулись от Лены.

Я упорно продолжала набирать все новые и новыеномера и через час знала: нет, не почти все отвернулись от Лены, а просто все,поголовно. Никто не хотел иметь дело с убийцей.

Разговор с матерью Лизы я оставила напоследок.Трубку подняли на пятнадцатый гудок, и хрипловатый голос сонно пробормотал:

– Алло.

– Позовите Сафонову Людмилу Николаевну.

– Я слушаю, – откровенно зевнуласобеседница.

Но дрема моментально слетела с нее, как толькоона услышала про новости.

– Душенька, – запела она, – ноя совершенно не могу взять Лизу!

– Почему?

– Во-первых, завтра в час дня я выхожузамуж и улетаю с мужем в свадебное путешествие. Как вы себе представляетемедовый месяц вместе с ребенком-подростком?

Я молчала.

– И потом, – продолжала капризноЛюдмила, – я больше не являюсь матерью Лизы.

– Как это?

– Очень просто. При разводе девочкаосталась с отцом. Ей был тогда год. Кондрат не давал мне отступного, пока я несогласилась на отказ от материнских прав.

– Отступного? – не поняла я.

– Дорогуша, – процедилаСафонова, – Кондрат был жуткий бабник, ловелас, любитель юбок. Будучи вбраке со мной, он решил жениться на этой мелкой сучке Катьке Вавиловой, вот ипредложил мне собирать чемодан. Но я не дура и потребовала отступного и ежемесячныеалименты. Кондрат уже тогда печатался и в средствах не был стеснен. А он, всвою очередь, выдвинул условие – дочь остается с ним, причем я отказываюсь отнее официально, иначе денег не даст ни копейки. И что мне оставалось делать?Девочке лучше было у отца, он мог обеспечить ей нужный уровень жизни, а янищая… Понятно?

Более чем, продала дочь и рада. Шмякнувтрубкой о рычаг, я призадумалась: что теперь делать?

Поколебавшись минут пять, я позвониласледователю Митрофанову и нагло заявила:

– Надо поговорить.

– Вы кто? – изумился мужик.

– Близкая приятельница Славы Самоненко,Романова.

– И зачем я вам понадобился?

– Слава в больнице, с аппендицитом.

– Знаю.

– Когда примете меня?

– Да зачем?

– По телефону нельзя, – загадочносообщила я.

– Приезжайте сейчас, – короткобросил мужик.

Митрофанов оказался полноватым коротконогимпарнем с нездорово отечным лицом. Либо пьет втихую, либо мучается почками.Маленькие глазки терялись под пышными, сросшимися на переносице бровями. Затона голове волос было мало, и следователь старательно маскировал плешь,зачесывая волосы сбоку. Рот у него был презрительно сжат и напоминал куринуюгузку. Словом, Митрофанов мне решительно не понравился. Как и я ему, потому чтомужик окинул меня оценивающим взглядом и холодно поинтересовался:

– Чему обязан?

– Разрешите мне свидание с Разумовой.

– Это еще зачем?

Минут десять я уговаривала мужика, приводя теили иные аргументы, но сломался он только тогда, когда дверь в кабинетраспахнулась и вошел Леня Меньшов. Я не приятельствую с ним, как со Славой иВолодей, но все же знакома.

– Лампа? – удивился Меньшов. –Славка-то в Боткинской, слыхала?

Я кивнула.

– Ты ее знаешь? – поинтересовалсяМитрофанов.

– Конечно, – засмеялсяЛенька. – Это мать Славкиного сыночка.

Митрофанов чуть не упал со стула.

– Мать сына?!

– Да я шучу, – объяснил Леня. –У Лампы дома живут два мопса, вот она Славкиной жене и подарила щенка,Вальтера. А Самоненко совсем с ума съехал, всем рассказывает про «сыночка»,фотографии под нос сует. Неужели тебе альбомчик не показывал: Вальтер надиване, Вальтер с мячом, Вальтер спит…

– Показывал, – буркнул Митрофанов.

Короче, через час привели Лену. Следовательдемонстративно взял в руки газету, но страницами не шуршал, скорее всегослушал.

Лена выглядела подавленной. Бледность лицаперешла в желтизну, и пахло от нее чем-то затхлым, но лицо было аккуратноподкрашено, волосы причесаны. Выслушав про мои разговоры с ее знакомыми и пробеседу с Лизиной матерью, она протянула:

– Ну а ты тоже думаешь, что видишь передсобой убийцу?

Я постаралась ответить поделикатней:

– У меня не слишком много информации поданному вопросу.

Внезапно ее глаза наполнились слезами.