она тогда всем уши прожужжала, не сегодня-завтра уже профессоршей себя видела, — Володя вздохнул. — Он стольких уважаемых людей подставил, а ведь, зная его баламутную натуру, несложно было предвидеть, что серьёзное дело доверять нельзя. Хотя, честно говоря, я и сам даже в мыслях не допускал, что в итоге всё такой серьёзной публикацией завершится.

— Не допускаешь, что Женька с аспирантом потом могли встретиться?

— И устроили разборку в Коломенском у обрыва.… Плесков, как порядочный человек, всё простил и выстрелил первым в воздух, а тот не промахнулся. Теперь труп зарыт на берегах Москвы-реки, — Володя хмыкнул. — Брось, было бы из-за чего копья ломать, да и для таких дел, у них кишка тонка. Плесков просто слабаком оказался, и в науке, и чисто житейски.… После всех этих дел Алевтина дождалась, пока сын институт закончит, и когда сообразила, что Лёшке дальше ничего не светит, вытурила Женьку из собственной квартиры под вздорным предлогом. Скандал вдвоём с матушкой своей ненаглядной закатили на весь подъезд. Тявкали при детях, как две осатанелые шавки, до сих пор в ушах стоит…

— А к матери или брату Плесков мог податься?

— Вряд ли! — пожал плечами Володя. — Что ему у них делать: как говорится, давно отрезанный ломоть. Брат у него профессор от медицины, уважаемый человек, семья, дети, а тут брат-неудачник вдруг на голову свалится. В провинции свой политес и свои порядки. Как-то после похорон отца, Женька, помню, жаловался: мать совсем одна осталась, надо бы к себе забрать и квартиру на Москву поменять, — он усмехнулся. — Алевтина сначала загорелась, а потом дала задний ход. Женькина матушка, дама строгих правил, и с ней никогда не ладила…

— Зря, надо было баб не слушать и меняться, сейчас, по крайней мере, свой бы угол был, — заметил Николай. Несмотря на лишние бытовые подробности, картина стала потихоньку проясняться. — Скажи, за границу он уехать не мог?

— Не думаю, — с ходу отверг предположение Володя, — не с чем было. Да и я бы знал, хотя,… — он задумался. — В последнее время меня в свои планы он не посвящал, видимо, побаивался, что моя благоверная Алевтине доложит. Тогда после скандала послонялся по знакомым, даже у нас на кухне ночевал пару раз, потом как сгинул. Объявился, пожил у себя, и снова исчез, как теперь выясняется, с концами. Чем он в это время занимался, лучше у Томы спросить, слышал, наверняка о большой любви всей его жизни? — добавил он, выразительно глянув на Николая. — Помнишь, когда к тебе в полшестого утра нежданно нагрянули, он у этой Томы ночевал. Хорошо, я его тогда вовремя успел предупредить и Алевтину придержать.…Правда, давно эту диву в институте не встречал, потому дам домашний номер. В случае вопросов, на меня сошлёшься.

— Разберусь, — Захарыч успокаивающе махнул рукой. — Ты лучше скажи, что она собой представляет, введи, так сказать, в курс дела.

Володя замялся:

— Дама разведённая, непростая и самостоятельная. Всю жизнь в окружении обеспеченных мужиков. Фамилия по первому мужу, трёхкомнатная квартира в хорошем доме. Муженёк в советское время уехал в Европу тренировать кого-то, и задержался лет на тридцать. Уж как в нашем вузе оказалась, и кто протеже — не знаю. Кстати, после романа с Плесковым её и пальцем никто не тронул, видимо, тоже покровителей высоких имела,… — на его прежде настороженном лице, появилось мечтательное выражение. — Положа руку на сердце, Тома с Алевтиной никакого сравнения, она на порядок выше.

— Надо сук по себе выбирать. От интересных женщин только хлопоты одни. Поддался сиюминутному порыву, и в итоге вся жизнь наперекосяк, — философски возразил Захарыч. — А ты так об этом говоришь, будто сам на месте Женьки всё бросил бы и к ней ушёл.

— Может и ушёл бы, но меня она не замечала, — спокойно ответил Володя. — Дело, конечно, прошлое и задним умом мы все крепки, но думаю, благодаря знакомству с Томой, Плесков вообще, как личность состоялся, мыслить стал самостоятельно и, в итоге, хоть как-то амбиции свои реализовал. Такие женщины окрыляют,… — Володя нетерпеливо привстал. — Ещё пара-тройка таких вопросов, и придётся за бутылкой бежать. Воспоминания так одолели — просто душат.

— К сожалению, у меня ещё дела сегодня, служба, — извинился Николай. — Давай в следующий раз.

Володя согласно кивнул:

— Тут случайно вот о чём вспомнил: у нас на кафедре один из молодых, да ранних — некто Ипатов есть. Женька с ним часто ездил париться в бани. И ещё, когда в очередной раз Плесков в институте объявился, бывший шеф его какие-то махинации поддерживал. Не исключено, что и с загранпаспортом в память об отце помог. Я это попытаюсь прояснить и тогда позвоню, — он подал с улыбкой руку. — Давай подполковник, заканчивать вечер воспоминаний. Приятно узнать, как твои знакомые выросли…

XI

По приезду Павлика сразу огорошили: в серьёзные академические оркестры набирали только по конкурсу и с высшим образованием, а коллективы большинства оркестров дворцов культуры своим преклонным возрастом мало отличались от хорошо знакомой похоронной команды. Вступив однажды в это дряхлеющее собрание довоенных маршей и вальсов, в нём увязали навсегда. Оставался ресторан. Сменив пару невзрачных заведений, где музыкантов иначе как «лабухами» презрительно не величали, Павлик, наконец, сумел зацепиться за молодых ребят, играющих современную музыку в кафе на недавно отстроенном Новом Арбате.

Перед новогодними праздниками молодой вокалист предложил нескольким ребятам из оркестра сколотить отдельную группу.

— Отрепетируем программу из разных жанров, включая джаз, — предложил он, выразительно поглядев на Павлика, — и устроим чёс по подмосковным санаториям.

— Можно я «Караван» исполню? — обрадовался Павлик, сходивший тогда с ума от Дюка Эллингтона.

— Конечно, — кивнул вокалист, — чем больше современной музыки, тем лучше…

В одном из санаториев под Рузой концерт прошёл с особым блеском, и их необычайно долго не отпускали со сцены. Потом измочаленного вконец, Павлика позвали за кулисы, где он оказался лицом к лицу с одним из мэтров отечественного джаза.

— Где вы играли до этого, юноша? — поинтересовался седовласый мэтр.

— Оркестр Краснознамённой Каспийской флотилии, — коротко, по-военному ответил Павлик.

— Не у Константина Георгиевича, часом? — мэтр окинул его изучающим взглядом. — Чувствуется школа.…У меня в оркестре освободилась вакансия. Могу взять с испытательным сроком, но предупреждаю сразу, будет очень, очень трудно, особенно поначалу. Пойдёте?

Потерявший от волнения дар речи, Павлик только радостно кивнул.

Узнав о предложении, Юлька порхала по сцене диковинной бабочкой, вырвавшейся, наконец, в райский сад, и вся её хрупкая фигурка в белой пачке дышала от счастья. Величайшая из творцов, сама фортуна после долгих сомнений решилась украсить их именами своё разноликое полотно. Настала пора, когда обоим стало всё удаваться, и осознание этого факта заставляло кровь быстрее пульсировать по жилам.

Сцена обладала необыкновенной, притягательной силой. Её волшебство Павлик