«Претор Лукулл, узнав, что другой претор, Гай Сервилий, переправился через пролив, чтобы принять от Лукулла командование, распустил солдат, сжег палисады и обоз, желая, чтобы его преемник не имел никаких сколько-нибудь значительных средств для ведения войны».

Честный Гней Клептий пытался отговорить Лукулла от подобных действий, которые в Риме должны были вызвать негодование:

– Я понимаю, тобой руководит справедливый гнев, но не забывай о Риме, ибо он превыше всяких обид. Вспомни об угрозе варварского нашествия, о том, сколько сил и средств отнимает у Рима война с рабами и в какой опасности окажется родина, если германцы и сицилийские мятежники заключат между собой военный союз!

– Я не позволю никому, даже сенату, попирать свое достоинство! – кричал в ответ Лукулл прерывающимся от рыданий голосом. – Что мне Рим, если власть в нем захвачена марианцами, сатурнианцами, главцианцами и прочей сволочью! Это не мой Рим! Пусть его сожрут варвары и рабы!..

Осажденные, взобравшись на стены крепости, с удивлением наблюдали за необычным движением в лагерях и на заставах противника. Только когда преторский легион покинул свой лагерь, выходя на дорогу, ведущую в Гераклею, восставшие окончательно убедились, что Лукулл снял осаду.

Афинион принял решение не преследовать врага.

– Не будем им мешать, – сдерживал он воинов, рвущихся в бой. – Побережем свои силы для решительной битвы. Похоже, в стане наших врагов начались несогласия. Придет время, и мы узнаем причину всего происходящего, а пока дадим им возможность разбрестись…

Силы восставших были истощены, много было раненых и больных. Во время устроенного Афинионом военного смотра общая численность войска вместе с отрядами Мемнона не превышала двадцати трех тысяч бойцов.

Лукулл после роспуска им сицилийских и италийских союзников располагал всего семью тысячами солдат, включая римских и латинских добровольцев. Последние тоже не намерены были оставаться в Сицилии и служить под командованием нового претора. Они обращались к Лукуллу с просьбами организовать их отъезд из провинции.

Но Лукулл уже отстранился от всех других дел, кроме собственных, передав командование Гнею Клептию. Легат отвел войско к Гераклее, в старый зимний лагерь. Лукулл же в это время собирал вокруг себя аргентариев, отдавая им в рост похищенные из казны деньги. Его вольноотпущенники давно уже руководили работами по возведению роскошного дома в богатом квартале Гераклеи. Лукуллу, как сенатору Рима, запрещено было иметь какую-либо недвижимую собственность за пределами Италии. Но он, как и другие римские отцы-сенаторы, легко обходил этот запрет: за время, проведенное им в Сицилии, Лукулл при посредстве верных своих отпущенников приобрел большое имение неподалеку от Гераклеи и увлекся ростовщичеством.

Он еще не особенно боялся того, что ему придется держать ответ перед судом в Риме, причем не столько за все свои промахи при подавлении рабского мятежа, сколько за использование казенных денег в личных целях. Он надеялся вернуться в Рим, подобно Метеллу, которого сенат и народ почтили триумфом за успехи в Нумидийской войне, хотя сама война была еще далека от завершения. Хотя Лукулл отнюдь не рассчитывал на триумфальные отличия, но считал, что в течение двух лет вполне успешно справлялся с той неблагодарной черной работой, которую ему поручали: он подавил опасное восстание рабов в Кампании и одержал решительную победу при Скиртее, разгромив сорокатысячное войско мятежников. По его мнению, за все это Рим должен был быть ему благодарен. Не его вина, что ему не дали довести до конца начатое дело. Никто не посмеет бросить ему упрек в нерадивом ведении войны, особенно на фоне неизбежного поражения его преемника, которого он оставил почти без войска. Лукулл на собственном опыте убедился, насколько силен, отважен и опасен противостоящий римлянам враг, и со злорадством представлял себе позорную неудачу Сервилия при управлении охваченной мятежами провинцией.

Как когда-то его шурин Метелл уклонился от встречи с ненавистным ему Марием, который прибыл в Африку, чтобы принять от него командование нумидийскими легионами, так и Лукулл не пожелал видеть своего преемника. Его снедала ненависть не столько к самому Сервилию, сколько к своим недоброжелателям в сенате. Он страстно желал, приехав в Рим, услышать благую весть о сокрушительном поражении нового наместника провинции, что позволило бы ему напомнить отцам-сенаторам, сколь ошибочным было их решение отнять командование у выдающегося мужа, передав ведение войны какому-то ничтожеству.

За два дня до прибытия нового претора в Гераклею Лукулл отплыл на корабле в Рим, оставив начальствовать над остатками когда-то большой армии своего заместителя Гнея Клептия.

Часть шестая

НА СУШЕ И НА МОРЕ

Глава первая

Ювентина в Убежище. – Встреча с Думноригом. – Секретная миссия

Это была уже третья весна, которую Ювентина встречала в Сицилии, если можно считать весенним тот по-летнему знойный майский день позапрошлого года, когда она впервые ступила на берег острова в заливе у скалы Леона.

Весь минувший год прошел для нее в большой тревоге за жизнь Мемнона, который оказался в самом горниле войны. Сведения о том, что происходило вокруг Триокалы, долгое время были смутны и противоречивы. Только в январе Сирт привез ей письмо от Мемнона, когда стало уже известно, что Лукулл снял осаду Триокалы и отступил с большими потерями.

До начала нового года она продолжала жить в катанской усадьбе Лонгарена, но ей совестно было злоупотреблять его гостеприимством, к тому же в самой Катане обыватели со страхом ожидали прибытия нового претора Сицилии с большим войском и неизбежной осады города римлянами со всеми ее ужасами. Около трех тысяч восставших, стоявших гарнизоном в Катане под предводительством Лукцея, поклялись защищаться до последнего вздоха. О том, что жена одного из главных вождей мятежных рабов находится в доме Лонгарена, знали все жители Катаны. Оставаться в городе было небезопасно, поэтому за день до январских календ, еще до рассвета, Ювентина в сопровождении Сирта покинула усадьбу и пешком отправилась в Убежище.

Лонгарену она оставила письмо, в котором горячо благодарила его за оказанное гостеприимство. Ей не хотелось ему лгать, но все же она упомянула в письме, что переехала в Абрикс.

В Убежище жизнь шла своим чередом. Геренний и его рабы почти без перерывов находились в плавании. Пираты прибавили им хлопот после того, как перестали охотиться за кибеями, перевозившими в Рим сицилийское зерно. Теперь они грабили торговые суда и свозили в Убежище самую разнообразную добычу – от ковров и тканей до драгоценной утвари. Геренний, перепродавая награбленное перекупщикам в некоторых приморских городах, за один минувший год пополнил казну пиратов тридцатью талантами звонкой монетой и себя не обидел. Как-то он проговорился, что купил на берегу Адриатического моря обширный участок земли на случай, как он выразился, если боги позавидуют большим удачам, которые столь долгое время сопутствуют эвпатридам моря, и ему придется оставить благословенную Сицилию. О том, что римляне серьезно готовятся к борьбе с морским разбоем, ни для кого не было тайной. У всех обитателей Убежища было тревожно на душе.

Гераклеон, Субрий Флав, Марций Монтан и Веллей, как и прежде, томились бездельем, попивая вино прошлогоднего урожая и всякий раз во время своих пирушек поминая Септимия, убитого в схватке с разбойниками Гадея.

Ювентина и Леена проводили большую часть времени на морском берегу, но не в бухте Улисса. Пираты утопили в ней Гадея, и молодые женщины перестали туда ходить из-за суеверного страха перед утопленником. Они облюбовали песчаный берег за северным мысом, немного дальше того места, где находилась «пещера циклопов». Там было укромное и очень живописное место. Сирт поставил для них на высоком берегу крепкую кожаную палатку под сенью двух молодых платанов.

Сирт к этому времени превратился в заправского письмоносца. В товариществе откупщиков заметили усердного и смелого работника, успешно выполнявшего поручения, от которых другие письмоносцы отказывались, ссылаясь на опасности путешествий по дорогам, кишевшим разбойниками и убийцами. Президент товарищества почти вдвое повысил ему жалование. Верхом на коне, но чаще по морю на быстроходных кораблях, Сирт развозил письма по восточному