— Вся в господ-с! — говорила Наталья. — Игоспода беззаботны были — не хозяйственны, не жадны. Семен Кириллыч, братецдедушки, разделялись с нами: себе взяли что побольше да полутче, престольную вотчину,нам только Сошки, Суходол да четыреста душ прикинули. А из четырех-то сот чутьне половина разбежалася…

Дедушка Петр Кириллыч умер лет сорока пяти. Отец частоговорил, что помешался он после того, как на него, заснувшего на ковре в саду,под яблоней, внезапно сорвавшийся ураган обрушил целый ливень яблок. А надворне, по словам Натальи, объясняли слабоумие деда иначе: тем, что тронулсяПетр Кириллыч от любовной тоски после смерти красавицы бабушки, что великаягроза прошла над Суходолом перед вечером того дня. И доживал ПетрКириллыч, — сутулый брюнет, с черными, внимательно-ласковыми глазами,немного похожий на тетю Тоню, — в тихом помешательстве. Денег, по словамНатальи, прежде не знали, куда девать, и вот он, в сафьяновых сапожках и пестромархалуке, заботливо и неслышно бродил по дому и, оглядываясь, совал в трещиныдубовых бревен золотые.

— Это я для Тонечки в приданое, — бормотал он,когда захватывали его. — Надежнее, друзья мои, надежнее… Ну, а за всем тем— воля ваша: не хочете — я не буду…

И опять совал. А не то переставлял тяжелую мебель в зале, вгостиной, все ждал чьего-то приезда, хотя соседи почти никогда не бывали вСуходоле; или жаловался на голод, и сам мастерил себе тюрю — неумело толок ирастирал в деревянной чашке зеленый лук, крошил туда хлеб, лил густой пенящийсясуровец и сыпал столько крупной серой соли, что тюря оказывалась горькой и естьее было не под силу. Когда же, после обеда, жизнь в усадьбе замирала, всеразбредались по излюбленным углам и надолго засыпали, не знал куда деватьсяодинокий, даже по ночам мало спавший Петр Кириллыч. И, не выдержав одиночества,начинал заглядывать в спальни, прихожие, девичьи и осторожно окликать спящих:

— Ты спишь, Аркаша? Ты спишь, Тонюша?

И, получив сердитый окрик: "Да отвяжитесь вы, радибога, папенька!" — торопливо успокаивал:

— Ну, спи, спи, душа моя. Я тебя будить не буду…

И уходил дальше, — минуя только лакейскую, ибо лакеибыли народ очень грубый, — а через десять минут снова появлялся на порогеи снова еще осторожнее окликал, выдумывая, что по деревне кто-то проехал сямщицкими колокольчиками, — "уж не Петенька ли из полка впобывку", — или что заходит страшная градовая туча.

— Они, голубчики, уж очень грозы боялись, —рассказывала Наталья. — Я-то еще девчонкой простоволосой была, ну, авсе-таки помню-с. Дом у нас какой-то черный был… невеселый, господь с ним. Адень летом — год. Дворни девать было некуды… одних лакеев пять человек… Да,известно, започивают после обеда молодые господа, а за ними и мы, холопыверные, слуги примерные. И тут уж Петр Кириллыч не приступайся к нам, —особливо к Герваське. "Лакеи! Лакеи! Вы спите?" А Герваська подыметголову с ларя, да и спрашивает: "А хочешь, я тебе сейчас крапивы в мотнюнабью?" — "Да ты кому ж это говоришь-то, бездельник тыэтакий?" — "Домовому, сударь: спросонья…" Ну вот, ПетрКириллыч и пойдут опять по залу, по гостиной и все в окна, в сад заглядывают:не видно ли тучи? А грозы, и правда, куда как часто в старину сбирались. Да игрозы-то великие. Как, бывалыча, дело после обеда, так и почнет орать иволга, ипойдут из-за саду тучки… потемнеет в доме, зашуршит бурьян да глухая крапива,попрячутся индюшки с индюшатами под балкон… прямо жуть, скука-с! А они,батюшка, вздыхают, крестятся, лезут свечку восковую у образов зажигать,полотенце заветное с покойника прадедушки вешать, — боялась я тогополотенца до смерти! — али ножницы за окошко выкидывают. Это уж первоедело-с, ножницы-то: очень хорошо против грозы…

Было веселее в суходольском доме, когда жили в немфранцузы, — сперва какой-то Луи Иванович, мужчина в широчайших, книзуузких панталонах, с длинными усами и мечтательными голубыми глазами,накладывавший на лысину волосы от уха к уху, а потом пожилая, вечно зябнувшаямадмазель Сизи, — когда по всем комнатам гремел голос Луи Ивановича, оравшегона Аркашу: "Идьите и больше не вернитесь!" — когда слышалось вклассной: "Maitre corbeau sur un arbre perche"[5] и нафортепиано училась Тонечка. Восемь лет жили французы в Суходоле, оставались внем, чтобы не скучно было Петру Кириллычу, и после того, как увезли детей вгубернский город, покинули же его перед самым возвращением их домой на третьиканикулы. Когда прошли эти каникулы, Петр Кириллыч уже никуда не отправил ниАркашу, ни Тонечку: достаточно было, по его мнению, отправить одного Петеньку.И дети навсегда остались и без ученья и без призора… Наталья говаривала:

— Я-то была моложе их всех. Ну, а Герваська с папашейвашим почти однолетки были и, значит, первые друзья-приятели-с. Только, правдаговорится, — волк коню не свойственник. Подружились они это, поклялись вдружбе на вечные времена, поменялись даже крестами, а Герваська вскорости же иначереди: чуть было вашего папашу в пруде не утопил! Коростовый был, а уж накаторжные затеи мастер. "Что ж, — говорит раз барчуку, — тыподрастете, будете меня пороть?" — «Буду». — "Аннет". — "Как так?" — "А так…" И надумал:стояла у нас бочка над прудами, на самом косогоре, а он и заприметь ее, да иподучи Аркадь Петровича залезть в нее и покатиться вниз. "Перва, говорит,ты, барчук, прожжете, а там я…" Ну, а барчук-то и послушайся: залез,толкнулся, да как пошел греметь под гору, в воду, как пошел… Матушка ЦарицаНебесная! Только пыль столбом завихрилась!.. Уж спасибо вблизи пастухиоказалися…

Пока жили французы в суходольском доме, дом сохранял ещежилой вид. При бабушке еще были в нем и господа, и хозяева, и власть, иподчинение, и парадные покои, и семейные, и будни, и праздники. Видимость всегоэтого держалась и при французах. Но французы уехали, и дом остался совсем безхозяев. Пока дети были малы, на первом месте был как будто Петр Кириллыч. Ночто он мог? Кто кем владел: он дворовыми или дворовые им? Фортепиано закрыли,скатерть с дубового стола исчезла, — обедали без скатерти и когда попало,в сенцах проходу не было от борзых собак. Заботиться о чистоте сталонекому, — и темные бревенчатые стены, темные полы и потолки, темныетяжелые двери и притолки, старые образа, закрывавшие своими суздальскими ликамивесь угол в зале, скоро и совсем почернели. По ночам, особеннее в грозу, когдабушевал под дождем сад, поминутно озарялись в зале лики образов, раскрывалось,распахивалось над садом дрожащее розово-золотое небо, а потом, в темноте, стреском раскалывались громовые удары, — по ночам в доме было страшно. Аднем — сонно, пусто и скучно. С годами Петр Кириллыч все слабел, становился всенезаметнее, хозяйкой же дома являлась дряхлая Дарья Установив, кормилицадедушки. Но власть ее почти равнялась его власти, а староста Демьян невмешивался в управление домом: он знал только полевое хозяйство, с ленивойусмешкой говоря иногда: "Что ж, я своих господ не обиждаю…" Отцу,юноше, не до Суходола было: его с ума сводила охота, балалайка, любовь кГерваське, который числился в лакеях, но по целым дням пропадал с ним накаких-то Мещерских болотцах или в каретном сарае за изучением балалаечных ижалеечных хитростей.