Ричард зажмурился, будто ему стало больно, но я знала этовыражение его лица: ему не было больно, ему было хорошо. И вот именно это ему ине нравилось.

Я сказала вслух:

– Я здесь.

Он зашептал прямо у меня в голове:

– Можешь ничего не говорить, ma petite, я читаю прямо споверхности твоего ума, так громко ты это думаешь. Ты не беременна.

Я подавила желание подпрыгнуть на сиденье и ответила:

– Да, да.

Я ощутила, что он улыбается.

– Я очень рад, что ты этому рада. У тебя такой душевныйподъем, будто ты летаешь.

Именно такое было у меня ощущение, так что я простосогласилась.

Нитка тепла Ричарда протянулась через мой разум, но заговорилон вслух, сразу для меня и для Жан-Клода:

– Вы не могли бы прекратить, пока мы все сидим тут вмашине?

Голос Жан-Клода будто стал громче, заполнив нас обоих:

– Обсудим эти радостные новости потом.

И он пропал.

Я повернулась к Ричарду, чтобы его видеть.

– Чем тебе это мешает?

– Не хочу я, чтобы он прямо сейчас залезал мне вголову.

Голос Ноэля сзади:

– Простите, я не могу заниматься, когда по всей кожесила ползет.

Я посмотрела на Клодию:

– Ты тоже чувствовала?

Она попыталась подавить дрожь:

– Обычно я чувствую, когда вы включаете триумвират, носегодня как-то это было сильнее обычного.

Она потерла руки ладонями от плеч и ниже, но они трое сиделиплотно, и ей не хватило места. Но ясно было, что она имеет в виду.

– О’кей, – сказала я, поворачиваясь лицом вперед.

Мика протянул мне руку над сиденьем, и я взяла ее. Она былатеплой, но не слишком. Он старался не повышать уровень силы в машине. У менякак-то случился небольшой подъем ardeur'а за рулем – ничего хорошего.

Я держала его за руку, старалась, чтобы мое горячечноеоблегчение не вызвало мою силу, не заставила его зверя подняться навстречу.Наши звери могут перетекать друг в друга, но прямо сейчас это было бы плохо,так что я старалась держать щиты на месте и не дать моей радости их снести. Я знала,что скорбь и гнев могут нарушить мою концентрацию, но никогда до сих пор непонимала, что радость тоже на это способна.

И я всю дорогу до «Цирка» сдерживала радость. Длинныекаменные ступени улетали из-под ног. Жан-Клод встретил меня в гостиной, я прыгнулаему в объятия, обхватила его руками и ногами. Я его целовала долгим, глубокимпоцелуем, и только когда он оторвался перевести дыхание, заметила, что мы неодни.

В двойном кресле сидел Огюстин в черной шелковой шали, изкоторой островами выступали бледные плечи. Соломенные кудри лежали вбеспорядке, будто он лишь пригладил их пальцами. Одет он был в пижамныешелковые штаны, слишком для него длинные. Казалось неправильным такогомускулистого мужчину назвать миловидным, но именно это слово приходило на ум.Глядя на него, я испытывала чувство, подобное тому, которое бывало, когда ясмотрю на Жан-Клода. Не той глубины и сочности было это чувство, что чувство кЖан-Клоду, или Мике, или даже Ричарду, но это была первая вспышка любви, когдавожделение слегка поутихнет, но ты понимаешь, что он тебе по-прежнему нравится.Что это было не просто вожделение, а что-то поглубже. Я стояла, разглядываяОгги, и думала, что неплохо бы как-нибудь утром проснуться рядом с ним, а ончтобы лежал, растрепанный и миловидный. Я была влюблена в него. Это должно былобы меня ужаснуть или разозлить, но такого не было. И это не вампирская силазаставляла меня быть по этому поводу спокойной. Может, это можно вылечить, каквылечили мы Реквиема от пристрастия ко мне. Есть варианты. Можно будет как-тоэто обойти. Я не беременна, а все остальное наладится.

– Ma petite!

Я обернулась к Жан-Клоду. Даже не заметила ощущение чернойатласной рубашки под моими руками, выпущенной на черные джинсы. Джинсов у негобыло мало, и надевал он их, только когда подозревал, что одежда погибнет, илиже старался представить себя своим парнем на какой-нибудь встрече с прессой. Онбыл босиком, и ноги его были только чуть темнее белизны ковра.

– Ma petite, – повторил он, и на этот раз моепрозвище заставило меня взглянуть ему в лицо. Прическа у него была тщательнымводопадом локонов – его вариант на каждый день. – Что ты чувствуешь, когдаглядишь на Огюстина?

Я хотела повернуться к указанному вампиру, но Жан-Клодпоймал меня за руку, повернул к себе.

– Отвечай не глядя, ma petite.

– Мне нравится мысль, чтобы он проснулся рядом со мнойвот такой растрепанный и полуголый.

– Это только вожделение?

Я покачала головой.

– Нет-нет, это начало настоящего. То есть любовь, а невожделение.

– И ты не огорчена.

Я улыбнулась ему:

– Я не беременна, а остальное мы как-нибудь наладим. Яхочу сказать, это же точно так же, как я Реквиема подчинила ardeur'ом? Если ясмогла его освободить, то уж мастер города сумеет освободить меня?

– Жан-Клод, какие у тебя чувства к Огюстину?

Это спросил Ричард, подошедший к нам сзади.

– Я нахожу его красивым, но, как ни странно, я в негоне влюблен. И он не влюблен в меня. Я надеялся, это значит, что не случилосьхудшего – или лучшего, – но…

Он посмотрел мимо нас на Огюстина.

Я посмотрела вслед его взгляду и заметила, что с этогорасстояния серые глаза Огюстина кажутся почти черными.

– Тебе надо спрашивать, какие у меня чувства к твоейслуге? – спросил он.

Жан-Клод кивнул.

– Я только и могу, что оставаться в этом кресле. Мне хочетсяее трогать, держать. Если бы мое сердце могло биться, оно бы разбилось.

– Отчего бы у тебя сердце разбилось? – спросила я,сама удивляясь, как это прозвучало ординарно. И как ординарно ощущалось.

– Потому что ты принадлежишь другому, а я тебя люблю.

Я шагнула вперед, и пальцы Жан-Клода стали отпускать меня.Ричард поймал меня за другую руку:

– Нет, Анита, не ходи к нему.

– Почему? – спросила я, глядя в его карие глаза.

Он начал было говорить многое сразу, но сказал в концеконцов только одно, что было правдой.

– Потому что я не хочу, чтобы ты к нему шла.

Это остановило меня вернее, чем могла бы остановить любаязлость. Я вытаращилась на него, глядя на страдающее его лицо, и не зная, что сэтим делать.