– Не верю я тебе, – сказал он.

Я медленно выпустила воздух, а стойку для стрельбы с двухрук нетрудно поддерживать. Вдруг я собралась, оказалась готова. Я погружалась впотрескивающую белизну, в которой я убиваю. Не знаю, какие у меня при этомбывают глаза, но, какие бы они ни были, Хэвен их увидел. Лицо его переменилось,перестало быть таким самоуверенным. Он напрягся, мышцы его стянуло, и он легтихо на пол, очень неподвижно, опасаясь нечаянного резкого движения. Хорошо.

– Или по-моему, или никак, – сказала я, выдавливаяслова, потому что воздух из легких я выпустила, чтобы иметь возможностьстрелять.

Он облизал губы и тихо сказал, стараясь ничем, кроме губ, нешевелить:

– По-твоему.

– Если я уберу пистолет, ты попытаешься на менянапасть?

– Нет.

– Почему? – спросила я, все еще глядя на негоповерх ствола.

– Ты меня убьешь.

– Ты в этом уверен?

Что-то мелькнуло в его глазах – боль, страх, что-то близкоеко всему этому.

– Я знаю это выражение у тебя на лице. Знаю, потому чтоу меня бывает такое же. Ты меня убьешь, а я тебя убивать не хочу. Мне невыиграть, поэтому я не играю.

Я еще миг продолжала на него смотреть, думая, не спустить ликурок. Во-первых, потому что я была к этому готова. Во-вторых, потому что я несомневалась: с ним беды не оберешься. Но все-таки я опустила пистолет ипопятилась, пока не оказалась от него достаточно далеко. И спиной к нему неповорачивалась. Руку я ему не протянула, и никто не протянул.

Я опустилась на колено возле Ричарда. Пистолет уже несмотрел на Хэвена, но в кобуру я его еще не убрала. Мы были недостаточно дляэтого далеко от сраженного льва-оборотня. Сказать, что я ему не доверяла,значило бы сильно преуменьшить. Самое страшное в том, что я, даже зная, что онмерзкий тип, что пытался изувечить Ричарда только из злобы, зная это все, я всеравно еще хотела его трогать. Хотела подойти слизывать кровь с его ран. Но этотобраз у меня в голове, как я слизываю с него кровь, был не мой – не моейчеловеческой сути. Он принадлежал огромной золотистой львице, лижущей его раны.Я замотала головой, прогоняя образ.

И посмотрела на Ричарда. Он держался за ногу, ладони возлеколена, но не касался его, будто это было очень больно. Плохо. Я сновапосмотрела на Хэвена – не хотелось, чтобы он встал, пока я этого не вижу. Еслия его застрелю, то лучше не потому, что он застал меня врасплох и сработалотточенный годами автоматизм. Нет, если так, пусть это будет намеренно.

– Что с коленом? – спросила я.

– Не выбито, но болит.

– Клодия! – позвала я.

Она подошла к нам:

– Нужен врач. – Я вспомнила руку Тревиса. –Может быть, не только ему.

– Доктор Лилиан уже едет.

Доктор Лилиан была крысолюдом и самым популярным врачом уместных оборотней – на экстренные случаи, о которых никому не хотелосьсообщать.

– Отлично. – Я подавила желание на нее посмотреть,и не отводила взгляда от Хэвена. Он ничего не делал, кроме как лежал соткрытыми ранами, текущими кровью, но мне хотелось уверенности – а это значило,что на него надо смотреть. – Ребята, не хотите отработать свою зарплату ипроследить, чтобы он больше ничего не натворил?

Я не пыталась даже скрыть раздражения.

– Так точно, мэм! – Клодия махнула рукой, ипавшего льва окружили Лизандро, Иксион и Грэхем. Хэвен будто и не заметил.Потерял сознание? Если так, то это не самая срочная моя проблема. Мнепредстояло убрать пистолет, не выстрелив – редкий для меня случай. ТронувРичарда за лицо, я сказала:

– Доктор Лилиан скоро будет.

Он только кивнул – лицо его осунулось и побледнело от боли.

Я посмотрела на Клодию:

– Где вас черти носили, когда Хэвен напал на Тревиса иНоэля?

– Если я скажу: «Прямо здесь», ты разозлишься?

Я встала.

– Да.

Она сделала непроницаемое коповское лицо, хотя я знала, чтокопом она никогда не была.

– Это был вызов в борьбе за ранг. В битву за ранг вдругих группах зверей нам вмешиваться не дозволено.

– Это не был вызов на бой за лидерство или что-нибудьеще, – возразила я.

Клодия бросила на меня взгляд, говорящий, что явно я не всепоняла. Не знаю, что было написано на моем лице, но Клодии стало ясно, чтопонятия не имею, на что она намекает. Она вздохнула:

– Иногда я забываю, что ты не понимаешь очевидныхвещей.

– Каких вещей я сейчас не поняла?

– Твой Ульфрик позиционировал себя как доминант поотношению к этому типу. – Она улыбнулась Ричарду сверху вниз. –Честно говоря, я не верила, что в Ульфрике это есть. – В ее интонациислышалось ворчливое уважение. – Тебе нужно, чтобы кто-то был над нимдоминантом, если хочешь его при себе оставить. – Она ткнула через плечобольшим пальцем в сторону Хэвена. – Таких мужиков надо заставлятьсоблюдать иерархию.

– Ты говоришь об иерархии львов-оборотней?

Она покачала головой:

– Анита, если ты добавляешь вот этого к своим мужчинам,то кто-то из него хотя бы раз должен выбить дурь, показать, кто тут босс.

– Я тут босс, – сказала я.

Она улыбнулась:

– Анита, ты мне нравишься, я тебя уважаю. Я слушаюсьтвоих приказов. Но мужики вроде Хэвена будут всегда видеть в тебе девчонку –задницу да сиськи. Если ты сама не можешь измолотить его в кашу, он тебяслушаться не будет. Будет тебе в лицо говорить то, что ты хочешь слышать, но утебя есть Натэниел, Мика, Дамиан – в смысле, полно некомбатантов. Нельзяприводить домой льва играть с котятами, если нет большого пса, который егобудет ставить на место.

Я нахмурилась:

– Так ты хочешь сказать, что Ричард и есть мой большойпес?

– Может, неудачная аналогия, но другой у меня нет.

– Ты думаешь, что уважения ко мне у него не будет – уХэвена, в смысле.

Она покачала головой:

– На нем крупными буквами написано: беды и хлопоты.

– Ты думаешь, надо его отправить обратно?

Темные глаза в удивлении расширились:

– А мое мнение учитывается?

– Я доверяю твоему суждению. И ты здесь единственнаяженщина.

– А зачем тебе мнение женщины?

– Потому что устала я от такого количества этогочертова тестостерона.

Она улыбнулась:

– Не знаю, Анита, скажу ли я о нем что-нибудь такое,чего не сказали бы мужчины. Эстроген меня дурой не делает, а ты была бы дурой,если бы оставила здесь этого Куки-Монстра. В смысле, телохранитель из него бывышел, если ему четко растолковать правила, но брать его в любовники – никак.