Сергей поерзал, сказал ворчливо:

– Что-то вы страсти рисуете…

– Жизнь страшнее всех этих страстей. Пришло то время, когданаши органы занимаются тем делом, которым должны. Милиция ловит хулиганов иворье, а ФСБ – шпионов… и сама засылает своих за кордоны. В этихусловиях надо помогать, а не кривить харю. Я бы, к примеру, если бы менявежливо попросили кому-то в Лондоне передать некий пакет… или даже оставить егоу входа в Пентагон, то я бы сделал. Конечно, для этого должен находиться вЛондоне или в США по своим делам, даже ради страны я так далеко не поеду.Но и это уже огромный сдвиг, понимаешь?

Сергей смотрел настолько наивными глазами, что я заподозрилгадкие хитрости.

– Нет, если честно.

– Я очень стандартный человек, – призналсяКонон. – Типовой. Как думаю и поступаю я, так думает и поступаетбольшинство. Я уже заметил, что когда я бросил Межелайтиса и начал читатьБулгакова, то вся страна это сделала! А когда я в какой-то отпуск решилпосетить некий полузаброшенный Домский собор в Латвии… или в Литве, этоневажно, то обнаружил там такую толпу из России! Оказывается, треть страныломанулась туда именно в тот год.

Антон подумал, сказал осторожно:

– Но вы, Илья Юрьевич, с поддержкой ФСБ не торопитесь уж,пожалуйста… Разве что им будет по фигу наша не совсем точно заполненнаяналоговая декларация.

Конон улыбнулся, развел руками. От главного стола емупризывно махали, а одна женщина даже вскочила на стол и, сложив ладошкирупором, звонко прокричала его имя.

Сергей посмотрел в спину уходящего Конона, сказал ссожалением:

– Жаль, угроза НКВД над баймером отпала… Жаль, там бы у неговыбили признание, как это он семнадцать – ноль в простой стрелялке, гдевсе видно насквозь…

Гриць сказал победно:

– Да теперь с рокетджампом и я тебя хоть сто к одному умою!Устарел ты, хлопец! Теперь вовсе не НКВД или КГБ самая страшная угроза. Теперьесть и намного страшнее…

Он принизил голос, опасливо огляделся по сторонам. Сергейвытаращил глаза, тоже оглянулся. Антон спросил тихо:

– А что это? Колись, не тяни кота за… лапу.

– Не знаешь, да? – спросил Гриць и посмотрел на него,как на уже окомбаченного таракана. – А наши политики раньше всех заметили!..Ты не заметил, какую самую-самую страшную угрозу время от времени они изрекают?А за ними уже начали повторять и человечишки попроще!

– Какую? – спросил Антон.

Гриць надул щеки, приосанился, барски оглядел незримыхтелеоператоров и корреспондентов газет, произнес многозначительно:

– …Последствия могут быть самыми непредсказуемыми!

Сергей расхохотался первым, Гриць передразнил очень похоже,перед глазами так и предстали словно воочию два десятка примелькавшихся рож,только Антон, напротив, удивленно вскинул брови.

– Ну и что?

Сергей поморщился, отстранил Гриця, а на Антона указалпальцем:

– Люди, плюйте на него! В наших рядах завелся один… изэтих, предсказуемых. Да пойми ты, червячок, что поведение только вас,червячков, легко предсказать! И вообще можно предсказывать. Человекапредсказать невозможно… если он человек, а не червяк. Вывод: огромную массулюдей старательно пытаются превратить в массу предсказуемых червячков.А так как с горы всегда легче, чем на гору… ясно? Вот мы с восторгом ипеснями превращаемся в существа с общечеловеческими ценностями!..В предсказуемые существа. А человеческая непредсказуемость… уженеправильное, опасное и даже враждебное. Во завернули, а?

– Это ты завернул, – сказал Антон. Подумал,признал: – Но завернул здорово.

Вероника работала без устали, словно режим усталости былотключен или она тайком долбила горячую клавишу эликсира. Я видел толькосклоненную голову, бегущую по металлической дуге очков змейку молнии да слышалочень быстрый перестук клавиш.

Я торопливо прошел мимо, стараясь не побеспокоить еедаже взглядом, чистую мою и удивительную. Любовь, мелькнуло в черепе, –это что-то такое светлое и высокое… Тут же ироничность человека двадцатого веказаставила добавить «примерно как люстра», но душа моя поморщилась, я ненастолько напичкан чужими приколами и шуточками, как и весь окружающий мир…который меня старается тоже…

Две вещи отличают человека от животного. Во-первых, мыпользуемся столовыми приборами. Во-вторых, можем контролировать свои сексуальныепозывы. Наверное, я сверхчеловек, потому что при взгляде на Веронику у меняпоет и пляшет сердце, учащается дыхание, в груди щем, томление, в зобу спираетгорло, но ни малейших сексуальных позывов. Да, потом как-то да, но это попутно,когда наши сердца уже сливаются воедино, когда одна душа на двоих… и вообще этосовсем крохотный пустяк на фоне того астрономического, что происходит с нами!

Она села в машину, я взглядом попросил пристегнуться, рукапривычно переключила сцепление, бордюр слева побежал, побежал, помчался, вскореслился в сплошную линию.

Вероника смотрела прямо перед собой, лицо ее оставалосьбледным, солнечный загар ее кожи не коснулся вовсе. На стеклах очков прыгалимелкие искорки.

– Только не начинай снова, – попросила она тихо.

– О чем ты? – спросил я.

Я смотрел тоже прямо перед собой, но теперь видел ееотчетливо не просто боковым зрением, а видел… как видел на этом сиденье итогда, когда она уже поднималась в свою квартиру, когда сидела на своем месте вприемной, когда в выходные дни оставалась дома.

– О Кононе, – ответила она негромко. Я уловилв ее тихом голосе глубоко запрятанную боль. – Похоже, я влюбилась в тебя,Андрий… Дуреха несдержанная! Но я не оставлю Конона, понимаешь?.. Нет, непонимаешь.

– Почему, – сказал я горько, – понимаю.

– Дурак, наверняка подумал про деньги?.. Я люблю егосильно и… по-настоящему. Я не знаю, что такое это настоящее, сравнивать нес чем, но я его люблю. Я о нем думаю, я о нем забочусь. Он… он лучшетебя!.. Понимаешь разницу: влюбиться и полюбить?.. Так вот его я люблю.И я лучше умру, чем ему сделаю больно.

Я прошептал:

– Вероника… Поверь, я все понимаю. Я плакал сегодняночью, потому что вижу: труднее всего тебе. Но что нам делать?

От широкого, как Черное море, шоссе бесшумно началотслаиваться серый побег асфальтовой дороги поскромнее, всего на четыре полосы.Машина заученно и заранее перебралась поближе, пошла по накатанной уже ееколесами дорожке к романтичному Царицыно.

По сторонам часто мелькали высокие дощатые заборы снадписями «Строительство ведет СМУ такое-то…». Дважды моя Серебряночкажалобно проползала по сужению шоссе, что-то копают, прокладывают.Я привычно поворчал, все ворчим, потом подумал: а вдруг тянут оптоволокно?Ведь всегда после таких вот неудобств что-то улучшается! Город становитсякраше, этого не замечают только зеленые и русская интеллигенция…