— Пошел вон! Улетай, урод!

Что-то звякнуло, видно, отмахиваясь от призрака, кто-то сшибсо стола бокал. Затем прозвучал истерический женский смех, и мужской голосиспуганно произнес:

— Киска, что с тобой? Успокойся, это спецэффекты.

Соня почувствовала, как по щеке ее скользнуло что-тохолодное, омерзительно рыхлое. Пожилая дама за соседним столиком вскрикнула.Невидимая Киска продолжала громко икать, то ли смеялась, то ли рыдала.

Но тут все закончилось. Вспыхнул свет. Заиграла бодраямузыка. На эстраде опять стоял Герман Ефремович и широко, белозубо улыбался.

— А, испугались, родные мои? Адреналинчик — штука полезная!Ха-ха! Знаете, что это было? Сейчас я вам скажу! Слушайте! Близитсяторжественный миг. Я предупреждал, что ваши заветные желания сбудутся. Ну,признайтесь, вы ведь не верите? И правильно делаете. Все надо подвергатьсомнению. Тем и отличается умный от дурака, что не верит сразу. Тут среди насдураков нет, ни одного. И как люди умные, мы все понимаем, что исполнениежеланий дело не простое. Нужны помощники. Вот я их пригласил.

— Он пьян? — прошептала Орлик.

— Нет. Он не пьет спиртного, никогда, — шепотом ответилДима.

— Духи степных шаманов помогут осуществить желания, — веселопродолжал Тамерланов, — я позвал их, и они пришли. Вы видели их, они виделивас. А теперь всем приятного аппетита! Кушайте на здоровье, мои родные! Как явас всех люблю, сказать не могу!

Берлин, 1922

Федор и доктор Крафт обедали в маленьком французскомресторане на Фридрихштрассе. Это был последний вечер. Завтра утром Федорупредстояло возвращаться в Москву. Пять ящиков с лекарствами и медикаментами длякремлевской аптеки, собранные и упакованные под его присмотром, были доставленыиз фармацевтической фирмы на вокзал и ждали в специальной камере хранения длядипломатических грузов. Отдельно, в чемодане, лежала небольшая жестяная коробкас лекарствами, которые доктор Крафт передал для Ленина. Эликсиры, пилюли,порошки изготовлены были самим доктором, к склянкам и коробкам Эрни прикрепилярлыки, на них расписал, что, как и когда давать вождю.

Курс лечения был направлен лишь на то, чтобы максимальнооблегчить страдания больного, продлить дееспособность. Надежды на полноевыздоровление нет, левое полушарие мозга практически мертво. Восстановитьпогибшие клетки никакими медицинскими манипуляциями не удастся.

Договорились, что по возвращении Федор потребует, чтобы емупредоставили возможность в любой момент связаться с Эрни по телеграфу дляконсультаций. Вместе они разработали систему условных фраз, маленький шифр, натот случай, если понадобится передать что-то Данилову.

— Ленин спросит, почему вы отказываетесь приехать, — сказалФедор.

Он задавал этот вопрос Эрни уже несколько раз, прямо иликосвенно, однако ответа пока не получил. Теперь решился повторить попытку инеожиданно услышал:

— В трагедии России есть определенная доля моей вины. Нехочу видеть результат. Тяжело. Стыдно. Что я мог сделать? Ничего. Вот сейчастут, в Германии, назревает еще одна трагедия. Даже если я возьму рупор, залезуна Бранденбургские ворота и стану орать во всю глотку: «Адольф Гитлер — исчадьеада», он потопит в крови и позоре нашу родину, превратит нас в тупых убийц! Ктоменя услышит? Это особенная, тонкая, изощренная пытка, когда знаешь и ничего неможешь изменить. Ульянову передадите мои извинения. Я занят по горло, скверносебя чувствую. Профессор Свешников замечательный врач, так что в моем приезденет необходимости.

Письмо Михаилу Владимировичу Эрни так и не написал.

— Вы все поняли. Просто расскажите ему своими словами.Советовать ничего не хочу, он сам должен принять решение. Если его дети и внукокажутся здесь, я сделаю для них все, что в моих силах.

Официант принес кофе. Федор мысленно перебирал вопросы,которые не успел задать Эрни. Их накопилось множество, а времени почти неосталось. Следовало выбрать самое важное. Он уже открыл рот, чтобы напомнить оразговоре в поезде, о вещественных доказательствах. Но тут доктор достал изкармана пожелтевший листок, сложенный вчетверо, и протянул Федору.

Листок был мелко исписан по русски, острым косым почерком,лиловыми чернилами.

«Учитель!

Я выполнил все, в точности как вы приказали. Деньги и лесть.Вы правы. И то и другое действует безотказно, причем именно в такойочередности. Пока не было денег, Ленио оставался глух к моим посланиям, хотя яочень старался. При всякой возможности отправлял ему признания в любви иверности до гроба. Называл гением и горным орлом, устно и письменно восторгалсяим, шумно отстаивал его позицию по всем вопросам, яростно топтал егооппонентов. Однажды в разговоре с кем-то он вскользь упомянул меня, назвав„пламенным колхидцем“, но имени моего так и не вспомнил. „Пламенный колхидец“.Вот все, что я получил в награду за свои титанические усилия.

Взор его впервые устремился на меня, лишь когда я предложилприличную сумму. Я разъяснил способ, каким намерен эту сумму добыть, нопредупредил, что будут большие человеческие жертвы. Невинные жертвы. Случайныепрохожие, дети, женщины. Он легко, с улыбочкой, пропустил это замечание мимоушей. Я еще раз убедился в абсолютной эффективности ваших методик.

Деньги были добыты, „пламенный колхидец“ материализовалсядля него в Кобу, который добыл денег. Фамилию, имя наш гений пока запомнить неудосужился, но Коба теперь существует. Ленио снизошел, соблаговолил обратить наменя свое державное внимание. Мои восторги перестали быть гласом вопиющего впустыне. Я продолжаю изливать елей, льщу без устали. Со стороны это выглядитсмешно, меня величают его левой ногой, его грузинским двойником. Но онвоспринимает все всерьез. Ему нравится. Он верит.

Учитель! Обстоятельства вынуждают меня обратиться к Вам сличной просьбой. Моя жена серьезно захворала. Лечение требует денег. Не могу лия воспользоваться скромной суммой?»

Федор трижды перечитал текст. Не обнаружил ни подписи, нидаты. Заметил, что в последнем маленьком абзаце почерк изменился, как будторука писавшего немного дрожала.

Он отложил мятый листок дешевой почтовой бумаги и взглянулна доктора Крафта.

— Кто такой Учитель?

— Господин Хот, — спокойно ответил доктор, — письмоадресовано ему.

— Как оно к вам попало?

— Хот иногда просил меня оценить неврологический статуссвоих подопечных по почерку.

— Вы разве читаете по русски?

— Не читаю, — доктор улыбнулся, — это не обязательно. Я бывряд ли взялся анализировать по рукописным иероглифам душевное состояние китайцаили японца. Но кириллица мне знакома. Хот показывал мне пару десятков такихписем. Я все вернул, а вот это случайно сохранилось.