Дедушка часто ставил эту песенку и подпевал. Сейчас звучалатолько мелодия, но Соня помнила слова.

Хот лирически улыбнулся, стал покачивать головой и отбиватьпальцами такт. Соню слегка затошнило, она закурила и отвернулась. Оркестрплавно перешел к другой мелодии.

— Софи, вы не ответили. Когда вы намерены приступить кработе?

— Не знаю.

— Что вам мешает?

— Вы.

— Наоборот, я делаю все, чтобы помочь вам.

— Цисты остались у вас. Как я могу начать работать без них?

— Ага, значит, вы ждете, что я отдам вам крылатого змея?

— Конечно, отдадите, господин Хот. Куда ж вы денетесь?

— Но ведь препарат и так у вас есть, вы влили дозу господинуАгапкину, кстати, очень успешно. Примите мои поздравления.

— Да, влила. И теперь у меня не осталось ни капли.

— Не осталось ни капли, — повторил он медленно, протяжно иуставился в глаза Соне своими блеклыми гляделками. — Ну, а почему вы решилипокинуть лучший отель в городе? Чем вас не устраивает «Вудут Палас»?

— Там все пропитано вами, господин Хот.

— Что вы имеете в виду? — Брови Хота напряженно сдвинулись,легкая судорога пробежала по рябым щекам.

— Там вами пахнет. У меня довольно чуткий нос.

— Где теперь вы намерены жить?

Соня решила вовсе не отвечать на этот вопрос, как будто неслышала его, и, нарочно зевнув, произнесла:

— А вот любопытно, господин Хот, когда успела ГудрунРаушнинг освоить профессию программиста? Она патологоанатом, если не ошибаюсь.

— Гудрун? Ах, да. Гудрун. По некоторым причинам пришлосьнайти для нее работу полегче. Компьютер устроен значительно примитивнейчеловеческого тела. Теперь она занимается налаживанием электронногооборудования. Если вам неприятно ее присутствие, мы переведем ее куда-нибудь вдругое место.

— В тюрьму, — пробормотала Соня.

— Вы правы, Гудрун заслуживает наказания.

— Вы тоже, господин Хот. За что вы убили доктора Макса?

— Вам было жаль его, Софи?

— Да. Мне было его очень жаль. Что он вам сделал?

Хот тихо засмеялся, взял пустой бокал, поднял, посмотрел насвет. Одна из люстр висела прямо над столом. Свет был яркий. На белой скатертиСоня видела четкую тень своей руки с сигаретой. Рука Хота потянулась к бутылкес водой. Скользнул блик от стеклянного донышка бутылки. Мерцающий кружокдвигался по скатерти сам по себе. Тени от руки не было.

Хот перехватил ее взгляд, налил себе воды, отхлебнул,поставил и медленно провел рукой над столом.

— Мы с вами не первый день знакомы, Софи, однако на яхте выне замечали, что тени у меня нет. Поздравляю. Вы стали наблюдательней.

— На яхте и так хватало странностей, — глухо произнеслаСоня, — вы сами как это объясняете?

— За последние семьсот лет всего лишь трое проявили интереск этой моей забавной особенности. Внимание к деталям было частью их профессии.Один — художник. Двое других — шпионы. Всех их вы знаете. Альфред Плут, ФедорАгапкин и ваш дедушка, Михаил Данилов. Вы четвертая, Софи. Если в ближайшие летсемьсот найдется еще пара тройка таких наблюдательных, я сочиню какое-нибудьдостоверное объяснение.

Москва, 1922

Прозвенел звонок, стало слышно, как из соседних аудиторийповалили студенты, но старенький профессор все не мог закончить лекцию. Танязевала и поглядывала на часы. Она пришла в университет после суточногодежурства в госпитале, нестерпимо хотела спать. Перед ней лежала раскрытаятетрадь с конспектом.

— Животное маломозговое требует для урегулирования своейжизни постоянных справок и стимулов извне, из сообщества и природной среды.Действовать независимо от приказов среды и сообщества маломозговое животное неспособно ввиду отсутствия полноценного мыслительного аппарата. Чем примитивнеймозг, тем выше уровень подчинения среде, — громко, медленно говорил профессор иделал долгие паузы, чтобы студенты успевали записывать.

В Таниной тетради эти замечательные фразы были уже записаны,снабжены ехидным комментарием: «Человек — продукт социальной среды», на поляхкрасовался рисунок, весьма узнаваемая лохматая, бородатая голова.

Профессор шел по второму кругу, но, кажется, никто ваудитории не замечал этого. Справа от Тани студентка из пролетариев, в краснойкосынке и гимнастерке, прятала под партой вязание и сосредоточенно двигаласпицами. Слева студент красноармеец, мусоля карандаш, разгадывал крестословицув журнале «Безбожник». В последних рядах спали, читали, шептались, грызлиподсолнухи. На профессора никто не обращал внимания.

Таня заштриховала шевелюру и бороду, придала имдополнительную пышность.

Приоткрылась дверь, в аудиторию скользнула молоденькаясекретарша ректора, тактично цокая каблуками, прошла прямо к кафедре и что-тозашептала на ухо профессору. Таня облегченно вздохнула. Еще минута, и можнобежать домой. Больше всего на свете ей хотелось нырнуть в постель, забиться пододеяло. Но об этом мечтать не стоило. Она обещала Мише сходить в кукольныйтеатр. Он ждет. Спектакль начинается через полтора часа.

Секретарша исчезла, тихо прикрыв за собой дверь. Профессор,вместо того чтобы сложить в портфель лекционные материалы, нацепил очки,вытянул шею, растерянно оглядел аудиторию и, кашлянув, громко спросил:

— Студентка Данилова Татьяна Михайловна присутствует?

— Да, я здесь, — отозвалась Таня, еле сдерживая очереднойзевок, и встала.

— Вы Данилова? Там вас ожидают, по срочному делу.

Прямо за дверью аудитории Таню встретили два молодыхчеловека. Один в мышином полупальто, с обритой, необыкновенно маленькой головойи пышными пшеничными усами.

«Животное маломозговое», — машинально повторила про себяТаня.

Другой, черноволосый, буйно кудрявый, в добротной офицерскойшинели.

— Татьяна Михайловна, тысяча извинений, оторвали вас отзанятий, — интимно, вполголоса, начал усатый, — но тут такое дельце, батюшкаваш Михаил Владимирович…

— Что? — испуганно перебила Таня и слегка отпрянула отнаплывающего на нее усатого лица. — Что с папой? Заболел?

— Здоров, здоров, не беспокойтесь, — заверил усатый и цепкосхватил Таню за локоть.