— П-простите, Ив-ван Ан-натольевич, д-дверь з-завалило,п-прид-д-д…

— Придется поработать, — бодро продолжил за него Агапкин, —ты, Рустамка, чего ж третью лопату не прихватил? Я бы тоже с удовольствиемподвигался.

Рустам улыбнулся и сказал ему что-то по шамбальски.

Когда обошли домик, Зубов увидел выбитые окна и подкозырьком крыши хорошо сохранившуюся, намертво привинченную вывеску: «Товарыповседневного спроса». Снег у двери раскидали быстро, он был легкий, рыхлый.Ржавая дверь открылась с жалобным скрипом.

На полу валялись старые истлевшие газеты, какие те бумаги,тряпки. Все ожило, зашуршало, зашевелилось от ветра. Обломки прилавка,искореженный остов старого кассового аппарата, поломанные косые полки, осколкистекла были припорошены снегом. Иван Анатольевич едва не упал, споткнувшись оразбухшую, твердую как камень пачку порошка «Новость».

Прошли за прилавок, в бывшую кладовку, довольно просторную,без окон. В углу стоял огромный ржавый холодильник, рядом валялась оторваннаядверца. Рустам включил фонарь, отдал Агапкину, разбросал лопатой кучу мусора,осколки кафельной плитки. Открылся черный квадрат, металлическая крышка люка.

Сначала Ивану Анатольевичу показалось, что они простоспускаются в погреб по удобной железной лесенке длиной метра полтора. Внизу твердыйпол, камень или толстая прочная плитка. Фонарный луч осветил небольшоезамкнутое пространство и уперся в железную дверь. За ней была еще одналестница, уже длиннее и круче. Агапкин одолел ее легко, спускался, освещенныйснизу фонарем Зубова, сверху фонарем Рустама, сопел, кряхтел. Когда Зубовпротянул ему руку, сердито огрызнулся:

— Отстань, я сам.

Дальше был узкий туннель, он шел полого вниз, передвигатьсяпришлось гуськом, согнувшись, мелко семеня ногами, поскольку пол оказалсядовольно скользким.

— Этот лаз незаконный, Йоруба о нем не знает, — сказалстарик.

Туннель постепенно расширялся. Луч скользил по шершавымтемным стенам. Как и обещал старик, внутри было довольно тепло, к тому жепросторно. Зубов расстегнул куртку, снял и сунул в карман шарф. Старик шагалрядом, все так же бодро. Заметив, что Зубов осветил фонариком часы, ехидноспросил:

— Устал, чекушник?

— Я нет. А вы?

— И я нет. Еще минут сорок топать, — он провел рукой постене. — Древний материковый базальт, пять тысяч лет этим плитам. Слушай,Рустам, ты как думаешь, если бы твои гениальные предки шамбалы захотели, моглибы тут метро построить?

— З-зачем? М-метро в б-большом г-городе н-нужно, т-тутс-степь.

— Да, степь. Древние шамбалы любили простор, воздух, многонеба, много ветра. А построить могли в принципе все что угодно, владелитехнологиями, которые до сих пор не разгаданы.

Ни разу старик не остановился, чтобы передохнуть, топаллегко, словно это была увеселительная прогулка. В джинсах, кроссовках, вкороткой черной куртке на пуху, в детской вязаной шапке, со спины он выгляделсутулым тощим мальчишкой. Зубову казалось, что вот сейчас старик повернет головуи в фонарном луче возникнет юное лицо Феди Агапкина, которое видел ИванАнатольевич на старых фотографиях.

Вдали мелькнул свет. Рустам шел первым, он остановился,погасил фонарь. Несколько мгновений они стояли в абсолютной темноте и тишине.Мутный далекий луч исчез. Опять появился, мигнул три раза, описал дугу.

— Все в порядке, — сказал Агапкин, — это нас встречают.

Рустам включил фонарь, повторил условный сигнал. Теперь двалуча двигались навстречу, приближались, скоро стал виден силуэт человека. Ещечерез несколько минут Иван Анатольевич разглядел широкую куртку, вродетелогрейки, валенки, ушанку, сморщенное темное личико, на котором сиялиогромные светло-карие глаза. Когда между ними осталось всего метров десять,человек остановился, опустил вниз свой фонарь и произнес:

— Здравствуй, Федя. С чего ты взял, что я помогу тебе? Ты жезнаешь, нельзя вмешиваться.

Голос у него был глухой, старческий, дикция довольно четкая,несмотря на отсутствие зубов. Говорил он на чистом русском языке, с легким акцентом.Обращался к Агапкину так, словно они знакомы сто лет и расстались пару днейназад.

Федор Федорович подошел к старику, обнял его и тихозасмеялся.

— Дассам, Дассамка, не усидел, старый хитрюга, побежалвстречать. Соскучился? Не ври, соскучился. И я тоже.

— Пусти, Федя, кости переломаешь. Пойдем скорее на свет,хочу посмотреть на тебя.

Старики зашагали вперед и заговорили по немецки. Зубов сизумлением слушал.

— Федя, я всегда знал, что ты сумасшедший. Успокой меня,скажи, ты вернулся, чтобы опять искать белого всадника?

— Нет, Дассам, белого всадника я давно уж не ищу, мы скоровстретимся с ним. Ты отлично знаешь, зачем я вернулся.

— Федя, нельзя вмешиваться. И почему ты решил, что у насполучится?

— У нас? Ты сказал, у нас? Значит, все-таки поможешь?

— Я ничего тебе не обещал и участвовать в твоих дурацкихиграх не буду.

— Не будешь? А зачем в таком случае ты вытащил на свет Божийсвою говорящую стекляшку?

— Извини, Федя, это не твое дело. Просто мне понравиласьженщина, захотелось ее порадовать. Ну, так почему ты думаешь, что эпоха Хзэкончилась?

— Его куклы быстро ломаются. Они выдают себя гримасамибесноватых. Он не может создать полноценное орудие с высоким интеллектом.Каждая попытка сотворить орудие заканчивается провалом. Получаются тупыекохобы. Но главное, ему нужен препарат. Ты понимаешь, что это значит?

— Федя, это ничего не значит. Он всегда хотел единоличновладеть и распоряжаться препаратом.

— Да. Но теперь он пожелал использовать его для себя.

— Он врет. Он никогда не открывает своих истинных намерений.Препарат ему противопоказан, и он понимает это не хуже нас с тобой. Или тыдумаешь, он настолько ослаб, что возомнил себя человеком?

— Именно так, Дассам. Он ослаб. Он спешит, паникует. У негонет новых идей.

— Федя, у него есть идея.

— Война между мужчинами и женщинами? Дассам, но это бред.Идея тупа и бесплодна, как и его куклы.

— Он почти нашел орудие с высоким интеллектом.

— Кого ты имеешь в виду?

Зубов заметил, что голос Агапкина дрогнул. Впереди, вблуждающих лучах, возникла лестница. Старики ускорили шаг.