Дан молчал несколько секунд, потом коротко бросил в трубку:

– Запоминайте, – и продиктовал адрес. – Вот что,оставайтесь там, вызывайте “Скорую”, я вас продублирую.

– Я прошу вас… – жалобно прошептала я.

– Я еду, – Дан не колебался ни секунды. Я вызвала “Скорую”.Теперь оставалось только ждать. Теперь от тебя ничего не зависит… Я не знала,чем заполнить наступившие вытянувшиеся в вечность минуты ожидания; в узкойодиночной камере одной из таких минут Серьга может умереть, и я даже не смогуничем помочь ему. “Возьми себя в руки, возьми себя в руки, возьми себя вруки…"

Я опустилась на пол рядом с Серьгой, приблизив голову к егогруди, – сердце Серьги все еще билось. Главное – не смотреть на окровавленныйзатылок…

– Не умирай. Серьга, миленький, не подводи меня, этогоя точно не переживу, продержись еще немного, – страстно шептала я Серьге. – Неумирай, пожалуйста, это нечестно, ты же обещал написать мой портрет, не умирай,не умирай, не умирай…

Я не знала, сколько, как пес на цепи, сторожила слабеющееСерегино сердце; сколько шептала ему бессильные, несвязные слова – толькодвижение, вторгшееся в квартиру, вывело меня из этого состояния.

– Что случилось, Ева?! – Сильные руки подняли меня. –Что здесь произошло?!.

Это были руки Дана.

Он приехал не один – с ним был молодой человек с саквояжем вруках, который тотчас же занялся Серьгой.

– Это Пингвиныч, – пояснил мне Дан. – Самый лучшиймосковский нейрохирург, вытащил его по дороге.

Пингвинычу понадобилось несколько секунд, чтобы оценитьситуацию.

– “Скорую” вызвали? – деловито спросил он.

– Да, да…

– Плохо дело, нужно немедленно везти его в клинику,можем потерять.

– Я готов, – отозвался Дан.

– Боюсь, что твоя колымага мало приспособлена длятранспортировки… Чертовы коновалы, теряем время.

Я теряла сознание, а руки Дана все прижимали и прижималименя к себе. Наконец приехала “Скорая”;

Пингвиныч тотчас же взял управление бригадой на себя – как втумане, я слышала короткие отрывочные распоряжения, термины, в которых я непонимала ничего.

Серьгу аккуратно подняли с пола, переложили на носилки.

– Значит, так, – сказал Пингвиныч, – мы сейчас ко мне вклинику. Задет мозг, нужна срочная операция.

Я почувствовала, как медленно опускаюсь на пол; я упала бы,если бы Дан не поддержал меня.

– Успокой свою слабонервную. Еще бы полчаса – Тогда иШопена можно было бы играть… Сделаем все возможное.

Квартира опустела. В ней остались только мы с Даном. Я тупосидела на краю дивана. Дан начал собирать наброски с пола, только для того,чтобы хоть чем-то занять руки. Но это было делом бесполезным: весь нарисованныймир Серьги был вздыблен, в комнате царил такой же разгром, как и у меня напроспекте Мира.

Оставив это. Дан сел рядом и обнял меня за плечи; этот жестне успокоил меня, нет – он прорвал плотину слез: я рыдала и не моглаостановиться – Ну не плачь, не плачь, девочка, не плачь, хорошая моя. Все жехорошо – Пингвиныч спасет его, он же Господь Бог в хирургии. Мы позвоним вклинику, подъедем… Я понимаю, ты испугалась…

Я молча выпросталась:

– Ты не понимаешь, Дан. Это все из-за меня… Я не могубольше жить с этим, не могу… Поднявшись, я подошла к шкафу.

– Помоги мне.

Дан помог мне отодвинуть шкаф, пыльная папка с наброскамизавалилась на пол. Покопавшись в ней, я достала пакет с кассетой и дневникомНимотси. И швырнула его под ноги Дану.

– Вот из-за чего они хотели убить Серьгу. Они искали ине нашли… Это моя кассета. Это я спрятала ее туда.

А теперь уходи.

Дан непонимающе взглянул на меня.

– Уходи, – истерически закричала я, – я не хочу, чтобыи ты попал в эту мясорубку, хватит смертей, я больше не могу, не могу, не могу…

Дан ударил меня по щеке – чтобы остановить истерику – итотчас же крепко прижал к себе:

– Вот что. Я никуда не уйду. Даже если ты будешь гнатьменя, даже если спустишь на меня всех собак. Я никуда не уйду. Сейчас тыуспокоишься и все мне расскажешь. Все. Но сначала нужно вызвать милицию.

У меня есть пара серьезных ребят, они быстро это делоразмотают.

– Нет, нет! Я знаю, кто это сделал. И милиция здесь нипри чем. Ты даже не можешь представить себе…

– Хорошо, хорошо. Сейчас мы закроем дверь и поедем комне. Оставим здесь все так, как было. Нужно собрать ему вещи в клинику…

– Да, да, – ухватилась я за эту мысль, радуясь, чтохоть чем-то можно занять воспаленный ум.

– Договорились, – мягко сказал Дан. – Ты берешь себя вруки. Никаких истерик, а позже мы обстоятельно с тобой поговорим. Обещаешь?

– Обещаю, – сказала я, складывая в сумку вещи Серьги.

Бесполезное дело, все рубашки были измазаны краской, пятнамиот скудных Серегиных трапез, ленивым телом. Я вспомнила, что Серьга ненавиделстирать, ни машинки, ни порошка никогда не было в его доме. “Я последнийпонтифик Кватроченто, а не какой-нибудь енот-полоскун”, – гордо утверждал он.Рубашки, носки, майки он носил до того момента, пока грязь не становиласьявной. Потом выбрасывал заношенную одежду и тут же покупал новую…

– Знаешь, – я виновато улыбнулась Дану, мне было стыдноза недавнюю истерику. – У него даже нет чистых вещей.

– Это самая маленькая проблема. Я привезу свои. Едем.

Дан взял ключи от квартиры, которые висели на гвозде подржавой подковой, и старательно закрыл дверь:

– С этим разберемся позже. Главное, чтобы он осталсяжив.

Через десять минут мы уже покинули город. Джип Дана мчалсяпо шоссе.

– Куда ты меня везешь? – спросила я.

– Туда, где ты будешь в безопасности, – ответил Дан, –к себе на дачу. Там лес, сосны, там ты придешь в себя, и мы спокойно всеобсудим. Судя по всему, тебе не стоит оставаться в городе.

Он вдруг остановил машину, повернулся ко мне и тихопоцеловал в губы, – это было так неожиданно, что я даже не успела толкомответить на его поцелуй, сор – в с губ лишь запоздалое прерывистое дыхание.

– Слушай, я ведь недавно заплатил ему за картины. Этодовольно внушительная сумма… Может быть, его просто ограбили?

– Нет, – твердо сказала я. – Мне бы хотелось так жедумать – мне никогда еще не хотелось думать так же, но это не правда. Точнотакой же погром они оставили у меня в квартире – поэтому-то я и поехала кСерьге… Дан внимательно смотрел на меня.