– А если они обнаружат нас сейчас? – довольновесело поинтересовалась Заира.

– Сейчас другое дело, кара кизим, сейчас солнцесклоняется к горизонту, заканчивается горячий денек истории, сумерки – это часпрорех, расползания швов, час, когда видны просветы в эзотерический мир, когдана некоторый миг утрачивается спокойствие и хрустальные своды небес слегкаколеблются. Понятно?

К начальнику сигнальной вахты авианосца «Киев»капитан-лейтенанту Плужникову подошел один из операторов старший матрос Гуляй.

– Товарищ капитан-лейтенант, – сказал он и вдругкак-то замялся, затерся, словно пожалел, что подошел.

– Ну что, Гуляй, – поморщился капитан-лейтенантПлужников, который считал минуты до окончания вахты и мечтал об увольнении наберег. – Все в порядке, Гуляй? – офицер уже чувствовал со стороны матросакакую-то «самодеятельность», так называемую инициативу, чувствовал также, чтоматрос уже жалеет о «самодеятельности», но не решается отвалить. –Поссать, что ли? – спросил он Гуляя.

– Да понимаете, товарищ капитан-лейтенант, – снескрываемой досадой сказал старший матрос, – объект на приборе.

«Ах ты, падла такая, Гуляй, – думал Плужников, глядя насветящуюся блошку в углу экрана. – Ну, какого хуя с места сорвался? Чтотебе, паскуда, эта блоха? Может, плотик какой-нибудь болтается или ребятакакие-нибудь от нашей армады в Турцию когти рвут. Ну, какого хуя… Придетсятеперь докладывать командиру, а то еще стукнет этот Гуляй…»

Он внимательно посмотрел в лицо старшему матросу. Отличная упарня будка – крепкая, чистая, нет, такой не стукнет. Впрочем, может, как разтакой и стукнет. Тогда вернулся к своему пульту, связался с командованием,доложил, как положено: объект, идущий от берега в нейтральные воды, в секторехуй с минусом и три хуя в квадрате…

Начальник вахты корабля капитан первого ранга Зубов дьявольскиразозлился на капитан-лейтенанта. Кто его за язык тянет? Подумаешь, бегуткакие-то чучмеки на какой-нибудь шаланде. У всех классовое сознание в один деньне пробудишь. Бегут, пусть бегут, больше места останется. Не буду никомудокладывать, а Плужникову скажу, что будет отмечен. Рядом с Зубковым стоял егопомощник кавторанг Гранкин и делал вид, что ничего не слышал, лишь еле заметнаяулыбка появилась на его лице, обращенном к подпрыгивающим над силуэтомСевастополя рекламным огням.

«Это он, пидар, психологический тест мне ставит, –подумал про Гранкина Зубов. – А вот сейчас я тебе сам психологическуюштуку воткну, Гранкин-Хуянкин».

– Доложите командиру, – приказал Зубов, думая, чтоГранкин начнет сейчас ваньку валять и на том проколется, но тот немедленновключил селектор и доложил командиру все, что полагается, и скосил, конечно,глазок в сторону Зубова – дескать, все нюансы, ебемать, им, Гранкиным,уловлены.

Командир авианосца контр-адмирал Блинцов в это времянаходился в собственной спальне, куда удалился для частного разговора ссупругой, пребывавшей в этот момент по обыкновению на даче в Переделкино. Нужнобыло уточнить список покупок в пока еще капиталистическом Севастополе, аглавное, узнать по только им двоим понятным намекам, как там младший сын Слава,ночевал ли дома или снова «ухиляд» на Цветной бульвар к своей «хипне».

И тут этот малоприятный офицер Гранкин проявляет«самодеятельность», лезет с сообщением о какой-то дурацкой «блохе» в море.Конечно, на «таких, как Гранкин, служба стоит, но личной симпатии эти заебистыетвари вызвать не могут. Зубов, тот ходит, как будто на все кладет, но мужикотличный, банку хорошо держит и талантливый специалист…

Так или иначе, но через пятнадцать минут после сигналастаршего матроса Гуляя с борта авианосца «Киев» по направлению к «блохе»,ползущей в бескрайнем море, вылетел боевой вертолет, ведомый старшимилейтенантами флота СССР Комаровым и Макаровым.

– Смотри, Толя, – сказал Комаров. – Как будтоГреция слева, как будто мифология…

Пустынный мыс Херсонес проплыл слева, после чего они сталикруто забирать в море.

Катер шел споро, временами слегка бухал днищем по небольшойволне, что накатывала сейчас с юга. Солнце садилось за Севастопольские холмы,небо и море за спинами беглецов горело дивным огнем, и из этого дивного огняявилась и зависла над катером зловещая стрекоза. Неужто конец, подумал Антон,сжимая плечи Памелы, неужто в один день конец нам всем, конец Лучниковым? Женаего тряслась и плакала. Заира закричала, поднимая ладони к вертолету:

– Ребята, не трогайте нас! Христа ради, пожалейте нас!

– Внимание, ложусь крестом, – деловито сказалБен-Иван, отполз на корму, лег на спину и распростер руки, образовав фигурукреста и устремив на кабину вертолета мощный «отводящий» взгляд. От напряженияу него дергались нога и голова. Невозмутимым оставался один лишь младенецАрсений.

Два могучих советских человека смотрели на них сверху.

– Видишь, Толя, какие ребята, – сказал старшийлейтенант Комаров. – Отличные ребята.

Старший лейтенант Макаров молча кивнул.

– А девчонки еще лучше, – сказал Комаров. –Плюс новорожденный.

Макаров опять кивнул.

– Смотри, Толяй, они крестятся, – сказалКомаров. – У них там никакого оружия ни хера нету, Толяй. Крестятся, Толька,от нас с тобой крестом обороняются. Давай, Толька, шмаляй ракету!

– Я ее вон туда шмальну, – сказал Макаров ипоказал куда-то в мутные юго-восточные сумерки.

– Ясное дело, – сказал Комаров. – Не в людейже шмалять.

Он соответствующим образом развернул машину. Макаровсоответствующим образом потянул рычаг.

– Але, девяносто третий, – ленивым наглым тономпередал Комаров на «Киев», – задание выполнено.

– Вас понял, – ответил ему старший матрос Гуляй,хотя отлично видел на своем приборе, что задание не выполнено.

На Херсонес упала ночь, когда из храма Святого Владимиравынесли легкий гроб с телом Кристины Парслей. За гробом шли четверо: отецЛеонид, Петр Сабашников, Мустафа Ахмет-Гирей и Андрей Лучников.

Небо было полно звезд, а праздничное зарево Севастополястояло за темной громадиной собора и не мешало звездам полыхать над пустынныммысом, где ярко белели мраморные останки Эллады и отсвечивал черный мраморхристианских надгробий.

Ракушечник слегка похрустывал под ногами маленькойпроцессии. Отец Леонид покачивал кадилом и читал от Матфея, тихо, как бы и себясамого вопрошая:

– …Что же смотреть ходили вы в пустыню? Трость ли,ветром колеблемую? Что же смотреть ходили вы: пророка?