— Придержите кресло, а не то оно перевернётся! — проревелУайрман, но я не мог. У меня была только одна рука, и Элизабет вцепилась в неёмёртвой хваткой.

Хэдлок схватился за одну из ручек, и кресло завалилось неназад, а вбок, ударилось о стол Джимми Йошиды. Припадок набирал обороты, миссИстлейк трясло, бросало взад-вперёд, как марионетку. Сеточка для волос сползлаи теперь елозила по ним из стороны в сторону, сверкая под флуоресцентнымилампами. Ноги дёргались, одна из красных туфелек свалилась. «Ангелы хотятносить мои красные туфли»,[160] — подумал я, и, словно в ответ на мои слова,кровь хлынула из носа и рта Элизабет.

— Держите её! — крикнул Хэдлок, и Уайрман бросился на ручкикресла, чтобы удержать в нём Элизабет.

«Это сделала она, — хладнокровно подумал я. — Персе. Кем быони ни была».

— Я её держу! — отозвался Уайрман. — Ради Бога, вызовите«скорую»!

Хэдлок обежал стол, снял трубку, набрал номер.

— Твою мать! Длинный гудок!

Я выхватил у него трубку.

— Нужно набирать девятку для выхода в город, — сказал я ипринялся сам нажимать кнопки, придерживая плечом трубку возле уха. Когдаспокойный женский голос на другом конце провода спросил, что случилось, я смогвсё объяснить. Но вот адрес не вспомнил. Забыл даже название галереи.

Я передал трубку Хэдлоку и вокруг стола направился кУайр-ману.

— Господи Иисусе, — прошептал он. — Я знал, что нельзя нампривозить её сюда. Я знал… но она так настаивала.

— Она без сознания? — Я вглядывался в ??лизабет, привалившуюсяк спинке кресла. Её открытые глаза невидяще смотрели в какую-то точку в дальнемуглу. — Элизабет? — Ответа не последовало.

— Это был инсульт? — спросил Уайрман. — Никогда не слышал,чтобы он вызывал такие судороги.

— Никакого инсульта, — ответил я. — Что-то заткнуло ей рот.Поезжай с ней в больницу…

— Разумеется, я…

— И если она скажет что-нибудь, слушай внимательно. ПодошёлХэдлок.

— В больнице её ждут. «Скорая» подъедет с минуты на минуту.— Он сурово глянул на Уайрмана, потом его взгляд смягчился. — Ох, да ладно.

— Что «ладно»? — переспросил Уайрман. — Что значит это ваше«ох, да ладно»?

— Если что-то подобное должно было случиться, где,по-вашему, она бы хотела, чтоб это произошло? Дома в постели или в одной изгалерей, где она провела столько счастливых дней и ночей?

Уайрман шумно вздохнул, кивнул и, опустившись на коленирядом с Элизабет, начал поправлять ей волосы. Её лицо пошло красными пятнами, агорло раздулось, будто что-то вызвало сильнейшую аллергическую реакцию.

Хэдлок запрокинул голову Элизабет назад, пытаясь облегчитьеё дыхание. А вскоре мы услышали быстро приближающуюся сирену «скорой помощи».

Выставка тянулась и тянулась, и я оставался её главнымдействующим лицом. Отчасти из-за усилий, затраченных Дарио, Джимми и Элис, аглавным образом — ради Элизабет. Я думал, она бы этого хотела. Мой миг славы —так она называла эту выставку.

Но на праздничный обед я не пошёл. Извинился и отправилвместо себя Пэм и девочек заодно с Кейменом, Кэти и несколькими другими гостямииз Миннесоты. Наблюдая за их отъездом, я вдруг вспомнил, что никого не попросилдовезти меня до больницы. Я стоял перед зданием галереи, теша себя надеждой,что Элис Окойн ещё не уехала, когда рядом остановился старенький «мерседес».Стекло передней дверцы опустилось.

— Садитесь, — донёсся из салона голос Мэри Айр. — Если высобрались в Мемориальную больницу, я вас подвезу. — Заметив, что я колеблюсь,она криво улыбнулась: — Мэри сегодня практически не пила, уверяю вас, и в любомслучае после десяти вечера улицы Сарасоты пусты. Старики глотают прозак изапивают его виски, устраиваясь поудобнее, чтобы смотреть Билла О'Райли поТиВо.

Я сел. Дверца лязгнула, закрываясь, и в какой-то момент мнепоказалось, что мой зад вот-вот коснётся асфальта Пальм-авеню. Но проседаниевсё-таки прекратилось.

— Послушайте, Эдгар… — Мэри замялась. — Я всё ещё могуназывать вас Эдгаром?

— Естественно. Она кивнула.

— Прекрасно. Я не очень-то помню, как мы расстались. Иногда,когда я сильно напиваюсь… — Она пожала костлявыми плечами.

— Мы расстались лучшими друзьями.

— Это хорошо. Что же касается Элизабет… хорошего тут мало.Верно?

Я кивнул, не решаясь произнести хоть слово. Машин на улицахпрактически не было, как и обещала Мэри. Тротуары просто вымерли.

— У неё и Джейка Розенблатта какое-то время был роман. Оченьсерьёзный.

— И что произошло? Мэри покачала головой.

— Точно не знаю. Если бы вы заставили меня поделиться своиммнением, я бы сказала, что она слишком привыкла быть себе хозяйкой, чтобыпринадлежать кому-то ещё. На время — да, но не более того. А Джейк так и несмог её забыть.

Я помнил, как он сказал: «На хер правила, мисс Истлейк», — изадался вопросом, а как он называл её в постели? Определённо не мисс Истлейк.Но размышления такого рода были грустны и бесполезны.

— Может, оно и к лучшему, — продолжила Мэри. — Она терялаформу. Если б вы знали её в расцвете лет, то понимали бы, что она не хотелазапомниться людям такой.

— Мне бы очень хотелось знать её в те годы.

— Могу я что-нибудь сделать для вашей семьи?

— Нет, — ответил я. — Они обедают с Дарио, Джимми и всемштатом Миннесота. Я присоединюсь к ним позже, если смогу. Может, к десерту… И яснял номер в «Ритце», где проведу ночь. Если не получится вечером, увижусь сними утром.

— Это хорошо. Они милые люди. И понимающие.

Пэм, похоже, теперь действительно понимала меня лучше, чемдо развода. Разумеется, ведь теперь я был художником из Флориды, а несупругом-психопатом из Миннесоты. Или, того хуже, супругом-убийцей.

— Я собираюсь расхвалить вашу выставку до небес, Эдгар.Сомневаюсь, что этим вечером мои слова что-то значат для вас, но, думаю, потоммои похвалы принесут плоды. Ваши картины удивительные.