Она ответила поцелуем. Дыхание было тёплым, пахлошампанским. И на какое-то время я забыл про Элизабет и Уайрмана, корзинку дляпикника и Дьюма-Ки. На какое-то время остались только она и я — как прежде,когда у меня были ещё обе руки. Потом я немного поспал, пока в окно непрокрался свет зари. Потеря памяти — не всегда проблема. Иногда (может, дажечасто) — это выход.

Проявляйте храбрость. He бойтесь рисовать тайное. Никто неговорил, что искусство — это ласкающий ветерок; иногда оно — ураган. Даже тогдавы не должны колебаться или менять курс. Потому что, если твердить себе самуюбольшую ложь плохого искусства (что всё у вас под контролем), вы упустите шансзапечатлеть правду. Правда не всегда красива. Случается, правда — большоймальчик.

Маленькие сёстры говорят: «Это лягушка Либбит. Лягушка сжубами».

А иногда это что-то ещё более страшное. Что-то вроде Чарли вего ярко-синих бриджах. Или ОНА.

Вот рисунок с маленькой Либбит, её пальчик прижат к губам.Она говорит: «Тс-с-с-с». Она говорит: «Если вы подадите голос, она вас услышит,поэтому — тс-с-с-с». Она говорит: «Плохое может случиться, и летящие вверхлапками говорящие птицы — первое, но не последнее из череды плохого, поэтому —тс-с-с-с. Если вы попытаетесь убежать, что-то ужасное выйдет из-за кипариса илимексиканской лаванды и схватит вас на дороге. И ещё более страшные твари живутв воде у Тенистого берега, страшнее большого мальчика, страшнее Чарли, которыйтакой быстрый. Они таятся в воде, ждут, чтобы утопить вас. Но и утонуть — этоещё не конец, совсем не конец. Поэтому — тс-с-с-с».

Но для настоящего художника правда превыше всего. ЛиббитИстлейк может закрыть рот, но остановить краски и карандаши она не в силах.Есть только один человек, с которым она решается говорить, и только одно место,где она может это делать — единственное место в «Гнезде цапли», где ЕЁ хваткавроде бы ослабевает. Она уговаривает няню Мельду пойти туда с ней. И пытаетсяобъяснить, как такое произошло, как талант потребовал правды, а правдавырвалась из-под её контроля. Она пытается объяснить, как рисунки началиуправлять её жизнью, и как она возненавидела маленькую фарфоровую куклу,которую папуля нашёл среди остальных сокровищ: маленькую фарфоровую женщину,законное вознаграждение Либбит, положенное за находку клада. Она пытаетсяобъяснить свой самый сокровенный страх: если они ничего не сделают, смертьнастигнет не только близняшек — просто они умерли первыми. И теперь за нимипоследуют другие.

Она собирает воедино всю свою храбрость (и для ребёнка,почти младенца, храбрости этой требовалось ой как много) и рассказывает правду,какой бы безумной она ни казалась. Сначала о том, как сделала ураган, но идеяпринадлежала не ей — это была ЕЁ идея.

Я думаю, няня Мельда верит. Потому что она видела большогомальчика? Потому что она видела Чарли? Я думаю, она видела обоих.

Правда должна выйти наружу, это основа искусства. Но это незначит, что весь мир должен её видеть.

Няня Мельда спрашивает: «Где теперь твоя новая кукла?Фарфоровая кукла?»

Либбит отвечает: «В моей особой сокровищнице. Вкоробке-сердце».

Няня Мельда спрашивает: «Как её зовут?»

Либбит отвечает: «Её зовут Персе».

Няня Мельда говорит: «Перси — мальчишеское имя».

И Либбит отвечает: «Ничего тут не поделаешь. Её зовут Персе.Это правда». И Либбит говорит: «У Персе есть корабль. Он выглядит красивым, ноон не красивый. Он плохой. Что нам делать, няня?»

Няня Мельда думает об этом, пока они стоят в единственномбезопасном месте. И я уверен, она знала, что нужно делать. Возможно, она небыла художественным критиком (не Мэри Айр), но, думаю, она знала. Храбрость — впоступке, а не в его изображении. Правду можно снова спрятать, если она слишкомужасна, чтобы явить её миру. И такое случается. Я уверен, такое случаетсясплошь и рядом.

Я думаю, у любого художника, который хоть что-то собойпредставляет, найдётся красная корзинка для пикника.

— Позволите воспользоваться вашим бассейном, мистер? Илзе, взелёных шортиках и таком же топике. Босоногая, без косметики, с припухшим сосна лицом, с завязанными в конский хвост волосами. Так она завязывала их водиннадцать лет и, если бы не округлости грудей, могла бы сойти заодиннадцатилетнюю.

— Будьте любезны, — ответил я.

Она села рядом со мной на выложенный кафелем бортик. Мы былировно посередине длинной стороны бассейна. Мой зад накрывал цифру «5», её —слово «Футов».

— Ты что-то рано, — добавил я, хотя меня её появление неудивило. Илли всегда была жаворонком.

— Я тревожилась за тебя. Особенно после того, как мистерУайрман позвонил Джеку и сообщил, что эта милая старушка умерла. Джек сказалнам. Мы были ещё на обеде.

— Знаю.

— Мне так жаль. — Она положила голову мне на плечо. — И втакой знаменательный для тебя вечер.

Я обнял её.

— В общем, я поспала пару часов. Потом встала, потому чтоуже рассвело. А выглянув в окно, увидела, что у бассейна сидит мой отец, один-одинёшенек.

— Не мог больше спать. Надеюсь только, что не разбудил твоюма… — Я замолчал, заметив, как округлились глаза Илзе. — Давай обойдёмся безфантазий, мисс Булочка. Утешение, ничего больше.

Утешением дело не ограничилось, но я не собирался обсуждатьподробности с дочерью. Если уж на то пошло — вообще ни с кем не собирался.

Она ссутулилась, потом распрямила спину, склонила головунабок, посмотрела на меня, в уголках рта проклюнулась улыбка.

— Если ты лелеешь надежду, это твоё право, — продолжил я. —Могу только посоветовать проявлять сдержанность. Я всегда буду заботиться оней, но иногда люди уходят так далеко вперёд, что пути назад уже нет. Думаю… яуверен, что у нас тот самый случай.

Она вновь смотрела на ровную поверхность воды в бассейне,улыбка в уголках рта умерла. Не могу сказать, что обрадовался, но, возможно,это был наилучший вариант.

— Что ж, ладно.

Теперь я мог обсудить с ней другие вопросы. Не испытывалособого восторга от такой перспективы, но что поделаешь, я оставался её отцом,а она во многом по-прежнему была ребёнком. То есть как бы я ни скорбел в тоутро об Элизабет Истлейк, какой бы сложной ни была ситуация, в которой яоказался, родительские обязанности никто с меня не снимал.