согласятся на все, но все равно желательно скрыть от них мерзкие факты — им не нужно слышать о нашей якобы жестокости, а на деле предусмотрительности. Они сами не захотят знать и верить. Так жена прощает мужу убийство, а мать прощает сыну кражу — от любви на все можно закрыть глаза. Главное, что не их убили и ограбили, м?

— Вы бы простили Мисмис, если бы она кого-то убила? Жестоко убила?

— Разумеется. А вы простили бы ее? Или вашу любимую девушку?

С невротической иронией Герман улыбался на его выражение: спорить с ним не получалось, дискуссия убегала в дебри, и у Альберта было стойкое ощущение, что визави перекручивает его вопросы, ни на что не отвечая и заставляя забывать, с чего начался новый виток мучительной речи. В этом проигрышном положении Альберту оставалось только крикнуть:

— Счет, пожалуйста!

«Убей Марта этого Германа, я бы мгновенно ее простил, больше — посчитал бы, что все сложилось замечательно», — решил он.

Мисмис заявила, что бракосочетание состоится после выборов в парламент, но с условием, что партия получит больше сорока кресел, то есть утроит число своих депутатов. Она заинтересовалась программой и всякому рассказывала о трех миллионах безработных, преступной политике правительства, обнищании среднего класса и вымирании класса крестьянского.

— Как интересно слушать размышления человека, который слабо представляет, что есть политика и экономика, — говорил с легким раздражением Альберт.

— Ой, словно ты больше понимаешь! — обычно отвечала на такое Мисмис. — Ты-то что можешь увидеть в своих четырех стенах? Вот Александр…

— Как интересно, — отвечал он. — И что же Алекс?

— Да ничего, — обижалась она.

— Ну, значит, ты все брешешь.

— О, тебе лучше знать, кто брешет!.. Он, между прочим, с Германном… они часто бывают на митингах. Думаешь, просто организовать митинг?

— Уверен, что сложно, — стараясь не улыбнуться, отвечал Альберт. — Но экономика тут при чем?

— Ну что ты как… До выборов, говорят, успеют сделать шесть тысяч митингов. Но дело не в этом, Бертель. Алекс и Германн ездят по провинции, у них же глаза есть! Это нам, тут, кажется, что у нас бардак. А, знаешь, отъедешь от столицы километров на десять — и такое запустение, разруха, люди без работы сидят, выживают благодаря своим огородам, но что маленький огород даст? Знаешь, какая там смертность? Люди без отопления зимой сидят, работать негде, урожай пропасть может… Легко тебе говорить! Ты хорошо устроился, Бертель.

— Ты тоже, Мисмис.

— О, конечно. Очень хорошо! Но я не такая эгоистка, как ты. Голосовать тебя никто не заставляет, но не ной потом, если тебя выгонят.

— А вот это тебя не касается, — резко сказал он. — И прекрати разбалтывать мои секреты своим дружкам. Я же никому не жалуюсь на тебя, не так ли?

Он злился на нее все больше: она рассказала своему жениху, что у него, Альберта, проблемы на работе, а это было оскорбительно. Мисмис же обижалась на его злость — из-за такого, как ей казалось, ничтожного пустяка.

Но мириться она подошла первой, улыбнулась виновато и мило — у нее это отлично получалось — и сказала, взяв его за пуговицу пиджака:

— Вот, я признаю, что была неправа. Ты доволен, Бертель? Я уступаю тебе победу.

— Мисмис, ты что, перепутала меня с кем-то из своих поклонников? Что за кокетливые улыбки и этот тон?!

— А я хочу, чтобы все веселились и вообще были счастливы. Сегодня такой день! Останешься с нами?

Они были в редакции партийной газеты. Он ответил, что зашел по поручению матери, чтобы узнать, появится ли она, Мисмис, нынче дома или нет.

— Нет, я же на работе, — отозвалась Мисмис. — Мы слушаем радио, вот-вот должны объявить результаты выборов. Хочешь послушать? Ты был на избирательном участке? Позволь я возьму у тебя шляпу. Ну?

— Что? — замешкался он.

— Шляпу, Бертель! Что ты такой рассеянный? Хочешь шампанского?

— О-о-о… вы что, пьете на рабочем месте?

— Ой, ой, это уже не мой брат, это строгий прокурор, который нас всех накажет!

— Нет-нет, я не… — рассмеялся он. — Прости, Мисмис. Я немного…

— Все равно я рассчитываю, что наш «будущий прокурор всей страны» берет взятки. Алкоголем же принимаешь? Или ты хочешь покрепче? Есть и коньяк.

От крепкого он отказался, но выпил с ней шампанского. Расслабленная и довольная всем, Мисмис присела на подлокотник его кресла и, обхватив рукой его голову, спрашивала, какова публика на их избирательном участке.

— Я жутко, жутко, жутко волнуюсь! — смеясь, говорила она. — Можно сказать, сейчас вся моя жизнь решается!

— Боже мой, как ты это сейчас сказала! Почему бы тебе не пойти в актрисы?

— Ну, очень смешно, Бертель. Если меня и возьмут в актрисы, с отсутствием у меня таланта, то лишь в эротические. Но мне муж не позволит.

— Эм, Мисмис…

Он собирался снова спросить, уверена ли она, но не стал. Образ опечаленного Альбрехта, с которым Мисмис не могла быть хотя бы из-за близкого родства, виделся ему в углу затемненной комнаты. Впервые он задумался, не было ли бегство Мисмис от Альбрехта чем-то большим, более трагичным, неотвратимым, а вовсе не детской глупостью, вызванной капризностью и упрямством. Мисмис не любила Германа — Альберт достаточно ее знал, чтобы увериться в этом, — но остаться без любви было выше ее сил. Мисмис привыкла с детства, что ее любят, что она — лучшая в глазах родителей и Альбрехта. А мать больше не сюсюкает с ней, а Альбрехт…

— Как Альбрехт? — как отвечая на его мысли, спросила тихо Мисмис.

— Не знаю, я почти не вижусь с ним.

— Он избегает меня.

— А разве ты не этого добивалась?

Печально она пожала плечами и налила себе шампанского.

— Ты влюблялся, Бертель?

— Не помню такого, — честно ответил он, — Скорее всего я не способен на это.

— Ты не веришь в любовь.

— Нет, верю, только считаю, что от нее больше мороки, чем удовольствия.

— Мне бы твое безразличие, — протянула Мисмис. — Моя жизнь стала бы намного лучше, но…

Перебив себя, она попросила увеличить громкость. Приемник немного барахлил, на что все сильно злились. Мисмис в нетерпении кусала ногти и проглатывала ошметки коричневого лака. Альберт забрал ее руки в свои и сжал — так они и слушали результаты выборов.

— Сто семь мест, — сказала потом Мисмис. — Вместо сорока, как мы договаривались… Получается, это судьба. Это знак, что я не ошибаюсь!

И она уткнулась глазами в раскрытые ладони. Понимая, что ей плохо, Альберт вышел поймать такси, а после уговаривал ее поехать домой, а Мисмис слабо повторяла, что «случился рок» и она обязана ехать к Германну,