чтобы «поскорее пожениться».

— Сейчас ночь, ты собралась жениться прямо сейчас? — спросил Альберт.

В машине, уткнувшись в плечо брата, Мисмис успокоилась и уставилась в темное окно. Безразличное присутствие таксиста ее не сковывало.

— Я беременна, — прошептала она.

Не услышав ответа, она взглянула на Альберта — он не то чтобы был поражен, он не осознавал, что она с ним серьезна.

— Я беременна, — повторила Мисмис. — От Германна. Не спрашивай, как у нас получилось, это я настояла, чтобы… было меньше сомнений после. Я не собиралась беременеть, я узнала позже, но… я бы сделала аборт, честное слово, если бы сегодня сложилось иначе. Я дала себе слово: что я сохраню ребенка и стану его женой… если такова воля судьбы. Оттого я привязалась к этим выборам. Мне… я слабая, Бертель, я не смогла принять решение. Партия решила это за меня. Скажи, ты считаешь меня испорченной?

— Нет, — после паузы ответил Альберт.

Он мельком взглянул в ее глаза и отвернулся. Слова Германа стучали у него в голове: «Мисмис важно ваше мнение. Вы, наверное, не знаете, но Мисмис считается с вами больше, чем с родителями». Он взглянул снова — младшая сестра, к которой он в детстве страшно ревновал мать, что бесконечно бесила его раньше, брала лучшее и считала, что ей можно все, которую он критиковал и любил, — она смотрела на него с надеждой — что он примет за нее решение, и это решение прозвучит убедительнее «решения партии». Сумев расстаться с Альбрехтом, она все же не могла согласиться на Германа и мечтала, что некая сила (политическая или семейная) спасет ее. В темных глазах Мисмис отражались мольба, желание и растерянность. Он заставил себя заговорить:

— Марта, я знаю, чего ты хочешь от меня, но… я не имею права решать за тебя.

— Бертель, я сделаю, как ты скажешь! Тебе со стороны виднее!

— Нельзя решать… со стороны. Я знаю, ты привыкла, что за тебя решают все остальные…

— Я хочу уйти из этого дома! — выпалила она.

Испуганно он схватил ее руки — показалось, что Мисмис вцепится себе в волосы. Он посмотрел на затылок таксиста — тот не реагировал.

— Успокойся! Тише же, Мисмис!..

— Я хочу уйти! Отпустите меня! Я не хочу больше так жить! Я не могу! Мать меня ненавидит!

— Что ты говоришь? — оборвал ее Альберт.

— Она во мне разочаровалась! Я… больше не ее очаровательная… красивая кукла! Черт! За это она хотела дочь? Чтобы я была ее куклой? Сейчас-то со мной не получится играть! Меня больше нельзя наряжать в платья, какие она захочет, расчесывать мне волосы, сюсюкать со мной, я же больше не маленькая принцесса, я взрослая, у меня свои чувства, свои проблемы! Она ни разу, ни разу, Бертель, не говорила со мной, как с человеком! Как со взрослой! Ни разу! Я вижу, как она смотрит: от меня много проблем, я ее не слушаюсь, мы чужие, она не хочет меня обнять, спросить, что я чувствую! Бертель, это невыносимо! Я ничего не могу ей рассказать. Она ничего мне не объяснила. Я хочу уйти!

— Не трогай себя, не нужно! — Альберт крепко сжал ее руки.

— Я хочу вырвать эти…

— Не нужно ничего рвать! Мисмис, я говорил тебе: поезжай со мной в Мингу! Почему ты не послушалась?

— Да как можно жить в том доме? В том доме изнасиловали нашу мать! Там жил наш брат! Его убили! Я сойду с ума! Я взрослая, Бертель, я помню и все понимаю!

— Герман лучше? — рявкнул он.

Марта вырвала у него руки и прижала их к окну.

— Ничего не изменится, Мисмис, — зло сказал Альберт. — С ним ты будешь той же куклой. Ты будешь куклой до тех пор, пока не научишься жить самостоятельно и отвечать за свои поступки!

Беззвучно она заплакала.

Таксист, остановившись, спросил плату на треть больше положенного. Безразлично Альберт заплатил, сколько просили, и поволок обессилевшую Мисмис в дом. Там спали, никто их не встречал, чтобы узнать результаты партии.

Мисмис прошла, как была, в гостиную и упала на колени близ материнского кресла. В ее жесте Альберт рассмотрел театральность и не спешил ее утешать. Мисмис плакала, уткнувшись в мягкий подлокотник.

— Что бы ты ни изображала, я не приму решение за тебя, — сказал он. — Ты взрослая женщина, сама говоришь. Так зачем тебе я или выборы, если ты хочешь быть взрослой и самостоятельной?

— Ты не на моем месте, — выпалила она, — ты понятия не имеешь, каково это — брак и ребенок!

— Тем более — если я не имею понятия, почему я должен решать за тебя?

Она шмыгнула носом и встала. Лицо ее приобрело странное выражение — жестокости, злости и страха.

— Я не смогу жить одна… нет, нет! Не смогу!.. Не после того, как сделаю аборт. Мне страшно. Мне… Ты бесчувственный! Я ничего не знаю! Я не понимаю, кто я, что мне нужно! Ты не хочешь мне помочь! Ты меня не любишь!

— Естественно… Спокойной ночи, Мисмис.

Спалось ему плохо — снилась сестра и ее то жалобное, то злое выражение, и их разговор был не реален, иллюзией, воображением сна.

Утром Марта не показала, что помнит вчерашнее: она спокойно села за стол и спокойно же доложила, что партия восторжествовала и вопрос ее брака окончательно решен. С облегчением Лина сказала:

— Ты права, вы с Германом прекрасно уживетесь. Он теперь сможет о тебе позаботиться.

— Он станет больше зарабатывать, нам уже сказали, что зарплаты повышают, — ответила Мисмис.

— Тем более. Мне нравится этот юноша.

Отчего-то ему стало совестно. Мисмис улыбнулась ему. Она чувствовала его и знала, что может, и так легко, его ранить.

Их попросили «спрятать» опального журналиста, опубликовавшего расследование о коррупционных схемах президента. Журналист появился вечером, его выпустили из черной машины и провели в здание прокуратуры. Он небрежно вертел в руках зажигалку и посматривал по сторонам — считал ступени, плитку на полу, завитушки на дверях. Им был Альрих Аппель — Альберт узнал его по глазам, в которых блестело беспокойство.

— Приятно тебя… видеть, — запнувшись, сказал Аппель.

Они не удивились — Альберт читал его расследование, а Аппель знал, что о нем позаботятся столичные прокуроры. Кратко поздоровавшись, они прошли к служебной машине, и та отвезла их в богом забытый отель в нескольких километрах от столицы. В пути Аппель не говорил, в позе его прослеживалась тревога, недоверие. Чувствуя напряжение его, Альберт, однако, не спешил с разговором и тянул время. Морально он не был готов к встрече с Аппелем. Но крошечном