— Я слышала, они напишут песню, — тихо сказала Мария, — на стихотворение, и исполнят ее близ новых выборов. Это ваш шанс стать знаменитым поэтом.

— Не хочу быть знаменитым поэтом, — с элегантной капризностью ответил Петер, — хочу быть гениальным.

— Боюсь, это не в вашей власти.

Мария извинилась и сказала, что должна накрасить губы. Ее тактично отпустили. Стоило ей только выйти, как Петер бросился в кресло и, вытянувшись в нем, как объевшийся кот, заявил, что Альберт плохо «смотрится». Шарф Альберта, по его мнению, был вульгарно английским, брюки — излишне широкими, а носки — яркими. Петер расстраивался: несколько лет внушений, что нельзя заменять галстук на шарф, каким бы красивым тот ни был, прошли зря; Альберт упрямо сопротивлялся его чувству высшего стиля.

— Неужели тебе разрешают носить шарф на работе? — Он был поражен.

— Я снимаю его в кабинете. Посетителям все равно, а в зале я в мантии, никому нет дела.

— Я был бы оскорблен!

— Почему? Тебе что, прокурор нужен, чтобы его рассматривать? Или чтобы он тебе помог?

— Прокурор должен быть красивым, — заявил Петер, — он все же лицо правосудия. Считаю, нужно отбирать прокуроров по стандартам актеров.

То было так смешно, что тяжело было не рассмеяться. На его заразительный смех Петер лишь улыбнулся и стал спрашивать, не разочаровался ли он в работе, не хочет ли уйти.

— Понимаю, сложно, иначе быть не может, — на его ответ ответил Кроль. — Признаться, я не думал, что ты задержишься в прокуратуре. Не обижайся — во-первых, из-за твоей неопытности; во-вторых, из-за обстановки. Оттого мне приятен… твой ответ.

— Нет, я не жалею, но все равно это не так, как я рассчитывал, — признался Альберт. — Я представлял себя, как книжного героя или… героя фильмов о детективах, которые ловко распутывают преступления. А я сижу за столом, копаюсь в бумажках, боюсь за каждое новое дело — как бы не провалиться и не получить выговор. Понимаешь, я… мне не нравится работать с подсудимыми.

— О-о-о, ты считал, они будут похожи на Мориарти?

— Наверное. А они… твари конченные, их трусость, увертки, ложь, сплошная ложь, страх наказания, тупость, пьянство… изо дня в день одни и те же трусливые, гнусные, испитые морды, грязные исколотые руки… страх и трусость. Даже на нормального человека в этой обстановке как на врага смотришь. Ты сам, со своим законом, в их глазах первая мразь, ты их враг, их всех, и они боятся тебя и ненавидят.

— О-о, это естественно, — ответил Петер. — В нашей стране все ненавидят полицейских с прокурорами. Больше ненавидят только налоговых инспекторов.

Возвратилась Мария и сказала, что собирается домой. Внимательно посмотрев на Альберта, она добавила, что нынче у ее тети приемный день, и он, если хочет, может заглянуть к ним на чай с печеньем.

— Я с вами, — вставил Петер Кроль, — к Жаннетт обещал прийти Г. Он говорил что-то об исполнителях.

Они поехали на такси. Полчаса, что они ехали, Петер с придыханием доказывал, что «это не замечание, я по-дружески советую. Слушай, Берти: это сочетание — плохое! Тебе нужно от него избавиться!». Альберт словно бы не слышал. Он косился на обнаженное запястье Марии, что лежало слишком близко к его ноге. Желания коснуться его не было, но внутри вертелось смутное чувство — смесь страха, нерешительности и слабого предвкушения. Мария изменилась с их последней встречи в Минге — теперь близ него сидела молодая женщина с тонкой кожей и мягкими волосами. Альберт знал ее — и вместе с тем не знал. С ней было спокойно и безопасно — и непривычно страшно. Разбираясь в себе, он заметил, что волнует его, однако, не Мария — нет, осознание, что прошло несколько лет, а значит, выросла не одна Мария… Он откашлялся: ему стало не по себе. Мария не заметила этого, она смотрела на него, как на старого приятеля. Мужского для нее в нем не было ничего.

Они вышли у дома на набережной. Альберт ругал себя, что воспользовался отгулом на работе. Он волновался и злился: зачем он опять пришел к этим людям? он оставил их в прошлом, в Минге, они напоминали об университете, о былом доме, зачем он заявился к Кролю, зачем пошел с Марией, если не желал этого? Он толкнул Марию и забыл извиниться. Лишь теперь она заметила, что он не похож на себя.

— Вам нехорошо? — спросила она.

— Нет… нет.

Квартира была иная, но хаос не отступил. Пышноволосая Жаннетт царствовала в окружении каких-то политически активных гостей, а те успешно лавировали в «переулках» между разномастной мебели. Кто-то пролил чай и громко извинялся. Жаннетт кричала, что ничего страшного и пусть он из кухни возьмет новую чашку. Некто доказывал, что коммунисты уничтожают честный бизнес. Спрашивали, нет ли телефона известного генерала из Генштаба. Жаловались, что «мы вот-вот умрем, если не примем правильное решение… Боже, какая бездарная эпоха!». Альберт решил, что обязан привести в этот великолепный хаос Аппеля, а может, и Германа с Альбрехтом.

— Возьмите. — Мария принесла из кухни чай.

У гостиной она оглянулась, в глазах ее отразилась неуверенность; она сказала:

— Если вам нужна Катя — дверь справа.

Он остановился на пороге гостиной, заметил, как приветливо махнула Жаннетт — и взглянул на дверь, о которой сказала Мария. Он отступил от мужского спора. Дверь легко открылась — и навстречу ему встали. Обе девушки были испуганы.

Катерина и незнакомка, тоже очень юная, оставили круглый стол и смотрели на него. Он сразу узнал ее — лицо ее стало взрослее, но прежними были темные глубокие глаза, веснушки и золотисто-рыжие волосы. Она покраснела и вытерла руки о юбку.

— Это… вы пришли, — пробормотала она.

— Извините, я… — Он не знал, что говорить. — Ваша сестра сказала, чтобы я зашел к вам…

Незнакомка безразлично рассматривала его.

— Присаживайтесь. — Кете кивнула на стул у окна. Она покраснела сильнее. — Мы закончили, но…

— Простите, что помешал.

— Нет, не помешали. Мы с Софи… она предсказывала мне судьбу. Мы закончили. Так же, Софи?

Софи пожала плечами.

— Нет, останьтесь, — попросил Альберт. Он не хотел оставаться наедине с Кете. — Я старый знакомый Катерины и Жаннетт. Я хочу сказать… — Нужно было что-то говорить. — Вы умеете гадать на судьбу? Это очень интересно.

— Вы считаете? — безучастно спросила Софи.

— Эм, почему бы и нет? Это любопытная игра. — Что он такое говорит? — Возможно, вы и мне что-то хорошее скажете? На ближайшие десять лет?

— Нет, нет, это шутка, — поспешно сказала Кете.

— И что же?

— Это глупо. Софи…

В уголках губ Софи возникло подобие ухмылки. Ничего не