и мрачном номере он пожалел, что не заговорил раньше: молчание давило, невысказанные чувства сжимали внутренности. Альберту захотелось уйти — и плевать на былую близость с Аппелем и рабочее задание, по которому требовалось «изложить права», а точнее объяснить, на сколько Аппель застрянет в этом темном, скучном месте.

Аппель бросил пиджак на постель и пересчитал пластинки на столе.

— Конечно, они принесли мне музыку. Но 7 штук — это безбожно!

Косо он взглянул на Альберта, что в нерешительности застыл в дверях. Аппель поставил запись Малера и попросил:

— Закрой, пожалуйста, дверь, не хочу, чтобы нас слышали чужие.

Он закрыл дверь; ноги его не слушались, но присесть, кроме постели, было некуда.

— Присаживайся, я не возражаю, конечно же…

— Не стоит, я на минуту.

— Конечно… Ты что-то обязан мне сказать?

Он терпеливо слушал, как Альберт рассказывает о его положении: что он, Аппель, останется в отеле, под защитой столичной прокуратуры, как свидетель, с которым могут расправиться «важные личности» (Альберт их не называл); что он не имеет права покидать отель, не получив разрешения прокурора, а необходимое ему привезут после звонка на ресепшн. Слушая, Аппель открыл занавески на окне и посмотрел вниз, с четвертого этажа. Внизу расстилался туман, закрывая кроны вишен.

— В окно смотреть не стоит, — перебил его размышления Альберт. — Иначе тебя заметят и…

— И что же? — сухо перебил Аппель. — Неужели меня пристрелит снайпер-депутат?

— Положим, не депутат, но кто-то из личной охраны — возможно.

— Мне, конечно, все равно. Пристрелит — получается, такова судьба. Я вообще, признаюсь, против этой идеи с прятками. М. спятил, если считает…

— М. поступил правильно, что связался с нами. В интересах его издания сохранить тебе жизнь, Альдо.

Аппель странно дернул плечами, услышав старое итальянское прозвище. Потом он схватил пиджак и из внутреннего кармана достал крошечную бутылочку виски.

— Я сказал, чтобы тебе не приносили алкоголь, — сказал зачем-то Альберт.

— Конечно, очень мило с твоей стороны! Вы оставили меня без всего! Черт, Берти! — Аппель уселся на кровать и глотнул из горлышка. — Ты считаешь, я выдержу? Без всего? У меня ни книг, ни музыки нормальной нет, 7 пластинок, черт бы их сожрал! Что мне делать целыми днями? Плевать в потолок?

— Явно не пить.

— И окно не открывать! Может, и не курить? Конечно, Берти, у меня есть деньги, и плевать мне, что ты сказал бабе-портье. Я заплачу ей, чтобы она принесла мне выпить! Отстань со своими нравоучениями, ей-богу!

В минуту Аппель выпил бутылочку, бросил ее на ковер и растянулся на постели с обреченным выражением. Альберт, который собирался уйти пять минут, неотрывно смотрел на него. Злой и растерянный Аппель будил в нем старое переживание — сопричастности и, может быть, нежности; то было остро-приятно, и тяжело было держаться, чтобы не присесть близ Аппеля и не потрепать его по плечу.

— Альдо, я знаю, что тебе не хочется торчать тут, но, пойми, я должен позаботиться о тебе. Это моя работа.

— Заботиться о писаках? Я думал, ты в суде выступаешь.

— Это тоже. В основном, это. Но спрятать тебя… Хочешь, я привезу тебе книги? Какие хочешь?

— «Партенау» хочу. Это новинка, купи у старого Якова с Н. Скажи, что от Аппеля, у него скидка есть.

Пообещав, что вернется через неделю, Альберт поборол в себе желание остаться.

В лавке Якова он купил «Партенау» и из любопытства, в часы обеда, прочитал книгу, которую рекламировали на каждом углу. За чтением он спрашивал себя, знает ли Аппель содержание романа, быть может, не читал его, но слышал, вокруг чего выстроен сюжет. Вручая «Партенау» Аппелю, он краснел, словно был виноват в чем-то.

— Ты ее читал? — спросил тот, заметив, как ослаблен переплет.

— Эм… фрагментарно.

Аппель не стал уточнять. Альберт уехал от него в беспокойстве, но и с облегчением, что Аппель больше ни о чем не спрашивал. «И не поговорил со мной, а в прошлый раз жаловался» — мелькнуло у него, вызванное молчаливым настроением Аппеля.

Он пробовал понять, как относится к Альриху, Альдо, Аппелю, к которому тянулся в университете, но о котором не беспокоился потом. Не появись Аппель на пороге прокуратуры, не возложи на Альберта о нем заботу, он и дальше бы не вспоминал университетского приятеля. Проклятая манера считать, что сливается с невероятной способностью замечать самые мелкие детали — наверняка Аппель знает его лучше него самого, помнит, какое расстояние у него между глазами, какой длины нос и какой ширины губы. Его невыносимое «конечно», невыносимое, так сильно хочется воскликнуть: «Ну и что мне твое "конечно"? Убить тебя за него мало!». Раз он вспомнил, что как-то они с Аппелем целовались на балконе — чей же это был балкон, какой знакомой? Воспоминание это Альберт поскорее загнал обратно — свидетельство, что обоим стоит бросить пить. Как назло, оно вылезло из бессознательного, стоило ему только открыть дверь в номер.

Аппель был немного пьян; он лежал на постели и размахивал бутылкой, словно пытаясь нечто начертить на потолке.

— Ты пьян! — воскликнул Альберт.

Аппель в удивлении на него уставился.

— Конечно… И чего?

— Я сказал тебе ясно: не пить тут!

— И чего? А я сказал, что выпью! Эй, не трогай бабу-портье, она хорошая, честно, Берти! Я умолял ее! Я обещал на ней жениться и увезти в столицу! Ты привез мне что-то?

— Пластинки. И книги. Гюго, он длинный, и Фонтане.

— Черт, не Фонтане! Ни за что!.. Берти, Берти, поставь мне музыку.

Он послушался: в тесной комнате, что вмещала в себя лишь кровать и столик, величественно зазвучала симфония Бетховена. Аппель, что рассчитывал на легкую современность, громко выругался.

— Черт, Берти, она грустная! Под нее рыдать охота! Есть повеселее?.. Что, ничего веселого. Ненавижу, конечно, твой вкус, его привил Петер, зазнайка Петер, чтобы его Цербер сожрал! Послушай со мной. Мне плохо!

Альберт колебался: алкоголь действовал на Аппеля порой непредсказуемо, вгоняя его то в ярость, то в уныние, то в сильный восторг, в котором он разбрасывал деньги и грозился зацеловать любого в поле своей видимости. Он кратко осмотрел комнату, в которой Аппель жил невольным узником. Провинциальный номер, в котором и пройтись нормально было нельзя, настолько он был мал, внушал безысходность. Казалось, из потребности Аппеля спасти, его попутно пытались свести с ума этим заточением. Альберт присел на постель и уставился на бутылку, которая оказалась у него левой ноги.

— Потерпи до осени, — сказал он. — Мы внимательно следим, не интересуется ли тобой кто-то. Если за тобой не придут, мы тебя отпустим.

— Да бред это все! —